Читать Странные события в Сухаревой башне

Господи, помилуй!

… На крутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада – Сухарева башня^>1. Она гордо взирает на окрестности, будто знает, что имя Петра начертано на ее мшистом челе! Ее мрачная физиономия, ее гигантские размеры, ее решительные формы, все хранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто не могло противиться.

Михаил Лермонтов.

Я сплю. Представь меня таким, милый читатель. Ненадолго. Для начала. Глаза закрыты. Дыхание ровное. Теперь просыпаюсь. Словно я вещь, которую вдруг достают из древнего шкафа и, встряхивая, ещё и выворачивают наизнанку. Чувствую недоумение, а через миг ещё и тоску. Будто бы аккорд из скрипа дверцы зазевавшегося пыльного шкафа и звука выдвигаемого ящика отозвался во мне. Не люблю просыпаться.

Сон, где стою на берегу таинственной реки, проглочен миром коварных, громоздких предметов и заперт в молчаливый до времени шкаф. Навсегда.

И что же? Не всё так печально и уныло для сновидца, выдворенного из ночного вояжа. Открываю глаза. Мир распахивается – и вот я уже вернулся из ночного путешествия. Вывернулся. Как та самая вещь. Иногда со мной остаётся чемодан. С ночными видениями. Как ни странно.

Однажды – не усмехайся, любезный читатель! – в таком сне явился человек с бородой, Федор Михайлович. Надеюсь, догадаешься, о ком речь. Снилось, что выхожу я из «Сухаревской» и тут же, на улице, у ограды Троицкой церкви, вижу его. Улица пуста, а он разгуливает. Один. Ничего себе старичок, старомодный для многих. Видел бы ты его затёртое пальто! Пальто на вате^>2. Пожалуй, мы из одного шкафа, подумал бы я, если бы сразу проснулся. Долго беседовали. Правда, больше он говорил. Все слова жадный сон себе оставил. Желаю вспомнить, но нет – всё дальше и дальше сказанное. Ускользает, как время. Истончается, как память. Уходит во тьму, как жизнь.

С тех пор я думаю о чудодействе слов в отношении всего, что хитрое время успевает быстренько отуманить и запрятать в свои ящики и шкафы. Как удается писателю похитить читающего из мира коварных предметов и отправить в утаённый мир? Вам сейчас явилось ужасное предложение. Может ли «ужасное предложение» «явиться»? Не может, полагаете? Я пишу плохо? Тускло, сбивчиво и невнятно? Безусловно, это жуткий косяк, синтаксическая катастрофа. Кто-то, читая, сморщится и, надо думать, обругает меня не самыми лучшими словами, но оставлю как есть, не буду исправлять. У меня должны быть ненавистники – это, милостивые господа, укрепляет меня! Малолетняя глупость, замешанная на причастности к Слову, просыпается, открывает глаза и крепнет. Глупость вызывает интерес. Надеюсь, мой слог выправится и станет выразительным. А может, Федор Михайлович эдаким мощным пинком закинет меня в русскую литературу? Судя по всему, она, родная словесность, совсем в этом не нуждается.

Позволительно ли в наше время уподобиться в слоге, к примеру сказать, Пушкину? Добиться той же прозрачности и ясности в замыслах и словах? Смею предположить, что с тех пор что-то внутри и снаружи этой жизни поменялось. Усложнилось. И начинка, и упаковка. Как у шоколадного батончика, призванного вести как к простым пищевым удовольствиям, так и к миру мечты, где есть счастливые встречи, уютные посиделки, где беседы ни о чём полны значений, а дорога в никуда оказывается выигрышным лотерейным билетом. Пишу о батончике, так как изрядно голоден.