Читать Публичные признания женщины средних лет

Перед вами подборка журнальных очерков, нечто вроде приглаженной автобиографии под осторожным заглавием «Публичные признания» («Тайные признания» никогда не будут написаны). Прежде чем взяться за ручку, я сформулировала для себя несколько правил:

• Не проходиться по поводу членов моей семьи.

• Не писать о собаках и кошках.

• Не цитировать таксистов.

• Избегать личных местоимений: я, мне, меня.

Я нарушила почти каждое правило почти в каждом очерке. Мой муж, человек многострадальный, но терпеливый, на этих страницах фигурирует постоянно. Билла и Макса (пса и кота соответственно) вы встретите чуть позже, и не раз, а слова таксиста по имени Элиас, которые я все же перенесла на бумагу, навлекли на нас обоих гнев Великого человека, этого клоуна Джеффри Арчера[1].

Мы подружились с Элиасом, исколесив греческий остров Скирос вдоль и поперек, от аэропорта до гавани, в поисках моего пропавшего мужа. Пока мы катались с одного конца острова на другой, Элиас поведал, что как-то возил Джеффри Арчера, а также Мэри и их гостей по скиросским магазинам керамики, где они гребли все подряд. По-видимому, коллекция у Великого человека впечатляющая, хотя, следует отметить, не все разделяют его вкус. Элиас подъезжал к порту, забирал Великого человека с личной яхты, и они отправлялись в набег за керамикой. Я, естественно, полюбопытствовала, каков великий Арчер на отдыхе. Элиас ответил: «Сью, он мне говори как собака».

Ну не возмутительно ли, что Арчер так грубо обошелся с Элиасом? (Парень, между прочим, с университетским дипломом и ведет себя прилично, в отличие от Арчера.)

Я так и написала, хотя, признаться, не без опаски. Когда я в следующий раз попала на Скирос, Элиас потряс меня сообщением о звонке взбешенного сэра Арчера.

– А мне плевай, Сью, – со смехом добавил Элиас. – Он свинья.

Сотрудничать с журналом «Сейнсбериз магазин»[2] я согласилась после чудесного обеда с Делией Смит[3] и редактором Майклом Уинн-Джонсом в клубе «Королевского общества автомобилистов». До тех пор я с ними не встречалась, но знала, что они затеяли издавать новый журнал и хотят со мной о нем поговорить. Услышав «новый журнал», я пала духом.

В этих на первый взгляд невинных словах обычно таится западня. На деле они означают: отдай мне свои кровные денежки, я их «инвестирую» в издание, которое никто не будет читать, и после многих тревог и трудов я твои денежки подожгу и развею горящие банкноты по ветру, чтобы ты их уж точно никогда не увидела.

Смеха было много, выпивки не меньше. Объявив за супом, что не потяну еще одной работы, за горячим я убедила себя дать согласие. И за кофе услышала собственное заявление, что буду счастлива писать для нового журнала по восемьсот слов в месяц. Подумаешь, восемьсот слов. Да это пыль. Настрочу в поезде, по пути из Лестера до вокзала Сент-Панкрас, или на кухне, пока пирог каменеет в духовке. Я уже представляла, как с элегантным блокнотом и перьевой ручкой сижу в уличном кафе, оттачивая и полируя восемьсот мудрых и остроумных слов.

Вы уж простите мне мой смех. Эти восемьсот слов я большей частью тянула из себя клещами. (Кстати, вспомнила еще одно правило – избегать клише как чумы.)

По-моему, я ни разу не сдала в срок эти восемьсот слов. Позор, да и только. У меня нет права называться профессиональным писателем. Профи встают на заре и шагают в кабинет. Подумав минутку, печатают восемьсот внятных слов через два интервала. Чуть подправив шедевр, отсылают его редактору, предварительно черкнув пару любезных фраз от себя. Убеждена, что нормальные журналисты на меня не похожи: они не валяются в постели, дрожа от страха и стуча зубами, не изводят всех, кто согласен слушать (в последнее время желающих мало), стонами «Не могу я. Мне не о чем писать». В свое оправдание и по совету нашего семейного доктора Иглбургера поясню, что мое здоровье накладывает кое-какие ограничения на работу.