Она даже не надела перчатки. А может так и надо? Медсестра была не из приятных, такой тип с толстым задом, который достаточно ловко пробирается в коридорах между полками и кушетками, не задевая ничего, кроме пациента. Я притягивала к себе колени каждый раз, когда ее бедра касались их. Так я оборонялась. Медсестра вымыла руки, намочила кусочек марли спиртом, взяла мою руку и протерла место, куда впрыснет вакцину. Я начинаю дергаться. Начинаю потеть. Она вытащила из упаковки шприц. Терпимо, конечно, но я слишком погрузилась в эту больную точку. Поршень выдавливал берилловую инъекцию из корпуса.
Медсестра выкинула шприц в желтый пакет.
– Свободна.
Я промедлила.
– Я правильно сделала?
– Сомневаешься?
– Немного.
– Тогда, спрашивается, зачем согласилась?
Я же знала, что от женщин с толстым задом не жди сочувствия, если они медсестры. Впрочем, прошлая тощая стерва, которая неправильно выписала мне направление- могла пролезть в любую щель.
– Нельзя мыться сутки. Присутствие поствакцинального иммунитета проверят уже в лаборатории.
Свет в ванной не загорался. Я залезла на стремянку, выкрутила плафон и поменяла лампочку. Слишком тускло. Сколько там, вват 50? Ладно, потом куплю ярче. В горле першит. Кот орал и подводил к миске. Там полно корма. Я насыпала еще, он успокоился.
Я посмотрела на себя в зеркало – как лист кустодия, припудрилась бы. Затхлое состоянице. Хочу выпить, нужно зайти к Айко. По дороге к его бару стоит будка для перегоревших. Я взяла лампочку и закрыла за собой дверь.
Половину пути я слышала странный звук. Поднесла к уху лампочку – от нее. Я перешла на менее шумную улицу. Потрясла стеклянную колбу, она затрещала. Это не просто дребезжание, это пение. Порванная нить накала играла мелодию. Что-то другое, новое звучание, нигде никогда ничего подобного. Дрожащая спираль – человеческое сердце, пораженное тахикардией. Лампочка медленно умирает, но у нее еще есть силы исповедаться.
Я подошла к рыжей будке. В боксе для спец отходов – всякий мусор, но только не лампочки, не градусники: банка от пепси, пакет из под чипсов, бумажные стаканчики… Я убрала музыкальную стекляшку в сумку и свернула к детской площадке, людно. У ее входа остановился потертый весь в катышках мужчина с двумя мелкими мальчишками. С бешенством, в раже он обратился к детям:
– Ну и блять, вышли погулять, школьники всё заполонили. Пошли-ка отсюда.
Мальчишки не то чтобы выглядели забитыми, скорее смиренными.
Теперь солнце заходит в полвосьмого, и уже темнота. В пальто самый раз, но будешь выглядеть глупо. Становится больно от холода. На остановке, передо мной открылись двери автобуса. Проехать пару станций? Мужчины любовно прощались: обнимались и хлопали друг друга по спине и плечам, пока один из них не забрался в автобус. Двери закрылись. Мужчина махал уезжающему. Заметил меня, растянулся еще больше. О боже, я прибавила скорость. Теперь он тосковал по мне.
В баре не протиснутся. Я села за столик на улице. Айко выбежал ко мне, мы поцеловались. Спросил как я.
– Ничего, рука ломит только.