Шагов за стеной не слышу, никто не стучится в дверь,
Стрекочут, не умолкая, сверчки под моим окном.
Крыльцо подмести хотел я, да только зачем теперь?
Никто не придет отныне в мой старый забытый дом.
Сиан Тиао. «Строфы одиночества».
Прощание с родовым замком для Фрэнсиса Эртона было донельзя тяжёлым и мучительным, хотя он изо всех сил старался не подавать виду. Но тоска всё равно пряталась в уголках его выцветших серых глаз, в горестной улыбке, в хрипловатом от старости голосе. Явиться на коронацию – дело святое, если он не в изгнании и не при смерти, однако в душе Фрэнсиса змеей шевелилось неприятное опасение. Собственная старость и отсутствие наследника угнетали герцога Эртонийского куда сильнее, чем нежелание ехать на коронацию.
Он снова смотрел в чистое зеркало и видел беспомощного седого старика, который, несмотря на мундир родовых цветов и обилие наград за отличную службу, бессилен перед собственным родом. Только что поделать? Уголок его рта нервно дернулся, и Фрэнсис тут же отвел от отражения измученный взгляд. Нельзя оттягивать начало поездки, чтобы среди свиты не пошла молва о его старческой немощи.
То ли по давней привычке, то ли мельком вспомнив свою не слишком целомудренную молодость, Фрэнсис Эртон подумал, что, может быть, это его судьба – не оставить после себя сыновей. Сколько у него было женщин – и молоденькие крестьянки, и девушки званием повыше, и даже одна благородная дама, жена покойного графа Ноттена, чьи родовые владения граничили с Аранией, а ныне были по непонятным причинам разорены. Ни одна из них, за исключением собственной жены, не родила мальчика от герцога Эртвестского. У графини были сыновья, но до такой степени похожие на отца, что сомневаться не стоило. Разве что…
Гульда из Талнора была скорее зрелой, чем свежей, не блистала яркой красотой и не умела чаровать изысканными манерами. Но в молодые годы Фрэнсис любил повторять подхваченные у приятелей насмешливые максимы: «Только скот ежедневно ест одну и ту же пищу», «Если не разнообразить жизнь, быстрее состаришься», «Вино надо открывать и пить, а не смотреть на бутылку». К тому же лютнистка ныне покойной герцогини так опускала глаза, когда пела нескромную балладу, в которой герои смели – подумать только! – целоваться, что хотелось научить ее чему-то по-настоящему бесстыдному.
Он и научил. Так хорошо научил, что она в один ужасный день прибежала к нему вся в слезах, причитая, как служанка. Он мало что различил из ее бессвязного бормотания – только про какую-то знахарку, которая дала ей траву, а трава не помогла, и непонятно, что ей теперь делать.
Фрэнсис придумал, что делать. Вызвал одного из своих вассалов, неано Холта, молодого и небогатого, но умеющего поймать удачу за вихры, предложил ему большое приданое и рекомендательные письма на хорошую должность, если он искупит «свой грех», и дело было решено. Фрэнсис был успокоен, вассал удовлетворен, герцогиня, которая все-таки не была слепой, весьма обрадовалась, а что думала новоиспеченная замужняя женщина, никого не волновало – ей следовало быть благодарной и за такой исход событий.