He хочется ни думать, ни гадать,
ведь юность вся давным-давно пропета,
но разрешите всё же вам подать
стихи, увы, заблудшего поэта.
Вы в них прочтёте бред больной души,
найдёте там судьбы суровой клочья
и злую плесень лагерной глуши,
и вольный бег блатного многоточья…
Величьем болен современный люд,
козявка даже лезет в идеалы.
И красотою хвалится верблюд.
О благородстве говорят шакалы.
Слова. Слова. На деле – пустота,
и мерзкая ничтожность с алчным взглядом.
Перемешала все тут суета
и подлость с честью посадила рядом.
О правде речи и не может быть,
а истиной уже давно не пахнет,
о них, видать, придется позабыть,
иначе жизнь об угол так шарахнет,
что плоть в момент расстанется с душой,
заляпанной и вымыслом, и грязью.
Что толку в том, что мир такой большой,
коль соткан он одной лишь лживой вязью.
В почете ложь, и ей – салют! Салют!
Какие мы пижоны, либералы…
О всем забыв, величьем болен люд,
а там козявка лезет в идеалы.
Смейся вечер своей непогодой
и танцуй отшумевшей листвой
моим чувствам печальным в угоду,
я сегодня нечаянно твой.
Так побродим вдвоём по просторам,
породнённых с разлуками грёз,
окунёмся, поддавшись укорам,
в нежность русских далёких берёз
хоть в мечтах, хоть в мечтах, а иначе
не смогу больше верить и жить.
Ничего, дорогой, я не плачу,
просто, хочется душу вложить
в эти осени полные строки,
в эту сердца бродяжьего боль.
Как жестоки неволи уроки!
Как горька подневольная соль.
***
Утро осеннее, утро несмелое,
ветер листву за окошком метёт.
Я не спешу, мну тебя юно-спелую,
Осень, она никуда не уйдёт.
Ты ещё встретишь и слякоть, и осень
так что, родная, давай не спешить.
Пей мою нежность, мои «сорок восемь»
да и всю жизнь, что успел я прожить.
Хочется лаской твоей, дорогая,
мне захлебнуться и в ней утонуть,
чтобы меня не украла другая,
чтобы с другою не смог я уснуть.
Сердца такого нет больше на свете,
не потеряй его, не охлади.
Утро стучится в окошко, и ветер
гонит меня, – Уходи, уходи…
Тоска безжалостная гложет
меня своим беззубым ртом,
лишь измываться она может
над телом грешным, что ж потом?
Потом пойду я в гости к смерти,
там ждут меня в аду смеясь
святые в прошлом – ныне черти,
и я бегу к ним, не боясь.
Они хохочут от восторга,
Что к ним всё ближе с каждым днем
я становлюсь, и стены морга
уж встали на пути моём.
Не избежать мне хирургии
в холодном доме мертвецов,
таков финал у ностальгии
для всех беспечных беглецов.
А я – беглец на злой планете,
бегу от счастья, добрых слов,
здесь жизнь грязна и на монете
стоит вся правда дураков.
Одиночество. Вечер холодный,
да тоски колючий бурьян.
За окном хохот ветра голодный,
страшно мне, я поэтому пьян.
Что ещё остаётся здесь делать,
чем унять наболевшую грусть,
как, скажите, себя переделать,
как облегчить свой жизненный груз.
Не вернуться мне в юность шальную,
не испить ее радости хмель
и не вылечить душу больную,
ведь я в жизни давно сел на мель.
Так, давай, одиночество, выпьем,
помоги одинокому мне,
и закусим мы хвостиком рыбьим
и поплачем при пьяной луне.