Перед открытием к воротам Гефсиманского сада подъехали два фургона, груженные христианскими сувенирами, изготовленными на «территориях». Две большие группы ждали поблизости, в одной из них гид говорил по-русски. Араб в плаще с погончиками и в куфии – сущий Арафат – подошел ко мне и завязал разговор. Оказалось, что он хорошо знает Вашингтон, его брат держит там ресторан на Калверт, прямо за мостом Дюка Эллингтона. Хотите, я вам тут все покажу? Нет, нет, спасибо, я бы лучше один. Ворота открылись, и в сад вошла толпа, числом, должно быть, не менее, чем та, что пришла в ту ночь за Иисусом. Фред – так представился мой собеседник – оказался рядом со мной и стал объяснять по-английски: «Этим маслинам больше двух тысяч лет, но они до сих пор плодоносят». Был серый, но бодрый январский день, толпа оживленно заходила в храм, воздвигнутый над камнем, на котором скорбел Иисус. В храме Фред на несколько минут отдалился, очевидно, для того, чтобы дать мне сосредоточиться. Я попытался. Рядом приглушенно звучали немецкий и русский гиды. В глубине несколько голосов нежно запели что-то на неземном языке. Я оглянулся: там стояла тесно группа японских католических монашек.
После храма Фред показал мне дорогу в пещеру, где Господь был взят ночным караулом. С тем же успехом я и сам бы эту пещеру нашел на туристском маршруте. Там пожилой доминиканец читал Святую книгу. Свет обильный спадал со стен из тонких, длинных трубок. Старшой того ночного караула мечтал, быть может, о такой подсветке: не пришлось бы прибегать к не очень чистой мере опознания.
Подоспела новая туристская волна, мы поднялись наверх, чтобы тут же снова спуститься, на этот раз в Храм Вознесения Богородицы. Там уже молились японки, и все входящие энергично покупали крестики и четки, чтобы освятить у алтаря. Я подумал, что этот туристский бизнес в Гефсимании отнюдь не святотатство, но лишь ребяческая возня у подножия гигантского столба света. Царь Небесный! Снова пришла какая-то мимолетная экзальтация, может быть, сродни той, что вызывали у себя теософы, только мгновенная. Мне показалось, что это редкое чувство возникло не вопреки туристским толпам, но не без их помощи. Быть может, если каждого спросить, каждый бы и ответил: да, пролетело что-то неназываемое.
Фред оказался интересным собеседником. По дороге к арабской слободе, где я оставил свой «Фиат», он говорил: «Мы все здесь можем жить в мире. Особенно мы с евреями. У нас хоть и разные матери, но один отец. Наши храмы стоят дверь в дверь. В Пещере Патриархов мы часто молимся вместе. Им только надо признать, что и мы, и они – ханаане. Они уходили и приходили, а мы, другое ханаанское племя, никуда отсюда не уходили, пережили всех завоевателей». «Это для меня ново», – сказал я.
Конец ознакомительного фрагмента.