От подъездов текут скитальцы;
Буква "эм" встаёт на пуанты.
У кассирши неловкие пальцы
И часы с фальшивым бриллиантом.
Две поездки – больше не надо;
Колет краем билет картонный.
Провожают скучающим взглядом
Заскорузлые солнца плафонов.
Турникет, эскалатор, давка.
От перрона тянет резиной.
Внутрь вагона. Свободные лавки.
Не садишься. Затылки и спины.
Повторяешь: две остановки,
Только две, мне больше не надо.
Проверяешь: мыслишки неловки,
Джинсы тёрты, конфликт предугадан.
И в рекламных нахальных растрах
Для тебя слишком много цвета;
И путей схематичные астры
Ты не станешь неволить в букеты.
Ты торопишься поминутно –
Объявляй, давай, подпевала!
Покидаешь вагонную смуту –
И летишь, и летишь в центр зала.
Сбоку – транспортные десанты;
Солнца, астры, скитальцы – сбоку.
Ты встаёшь
И встаёшь
На пуанты -
Чтоб уткнуться в небритую щёку.
Проплыв неловко забор соседский,
Огладив скупо ландшафтов глыбы,
Луна застряла в москитной сетке,
Забилась бледной брюхатой рыбой.
А было б славно: луна б упала
В развал диванных смешных подушек;
Забормотала б луна устало:
"Зажги полешки. Да сядь, послушай!
Ты извини, что я так, незвано.
Не надо водки! Налей мне чаю!
…А твой – у дальнего океана,
Его ночами я наблюдаю.
Он зол и солон, пинает камни,
Он посылает меня на… убыль;
Вода всё выше и панорамней!
Подай ватрушку. Конечно, любит.
Он давит жалость из хронологий,
Он много курит, бычки сминая.
Я серебрю для него дороги,
Я намекаю! Не понимает.
Пишу на ряби – могли, могли бы!
А он уходит, рыча и каясь.
Ты побледнела, как дура-рыба,
Что путь серебряный рассекает…"
Рассвет невзрачный пополз по веткам,
А я вертелась под одеялом.
Луна слабела в москитной сетке.
А я смотрела.
И не пускала.
Чахлый луч споткнулся о порог
Крепкого осанистого дома.
Бабка вяжет правнуку носок.
Прыгает дурашливый клубок;
Пляшут спицы – вдоль да поперёк,
Ловят шерсти тощенький исток.
Ходят пальцы нежно, невесомо.
По грядам сорняк хитрущий прёт,
Размышляя, где хватить бы лишку.
Внучка полет бабкин огород,
Думая про свой тугой живот:
"Крохотный мальчишка в нём живёт,
Потаённый, бархатный – что крот.
Я уже люблю его, мальчишку.
Будет осень – я увижусь с ним;
Назову, как водится, по святцам…"
Бабка горячится: "Отдохни!
Опростает рано! Сядь в тени,
Сядь, тетёха; молочка хлебни!"
Шустро вьётся шерстяная нить,
Спицы приглушённо серебрятся.
"Брошенка…" – горчит слезой упрёк.
Петельки считая неустанно,
Бабка вяжет правнуку носок.
Тихий труд ни низок, ни высок,
Судный день ни близок, ни далёк.
…Чахлый луч споткнулся о порог
И решил: "Пожалуй, тут останусь".
Поезд гудит протяжно.
Чётче перрона пятна,
Ближе вокзала башни.
Город малоэтажный,
Бежевый, белый, мятный
Манит наивным снегом,
Сроду не знавшим соли;
Узеньких улиц бегом;
Сказками ёлок пегих;
Солнечной канифолью;
Строгостью минаретов;
Дерзостью ресторанов.
Глухо басят кларнеты,
Мягко шуршат газеты.
…Город врачует раны:
Прошлая боль – навылет.
Город, придай мне силы,
Чтоб о любви забыла.
…Рынок в ладони сыплет
Сотни сердец кизила.
Ты примкнула к этому лагерю:
Постигаешь разброд гороскопов,
Лижешь сладкие соки шлягеров,
Умиляешься облачным скопом,
Покупаешь алые туфельки,
Подставляешь лимоннице палец,
Выражаешь почтенья публике,
Вышиваешь люпины на пяльцах.
Сыплешь в джезву соль и гвоздичину,