⇚ На страницу книги

Читать Сохрани

Шрифт

Интервал

Impossible

Выправь руки по швам.

Недостаточно.

Слово – хлыст.

Слово – Бог.

Ты послушник его и раб,

Демиург поневоле. Держи себя, будь загадочен.

Не теряя лица, унеси свои горб и скарб.

Нержавейка. Солдат.

Недодевочка, платье в клеточку.

Поднеси тебе рупор – и рухнет небесный свод.

Будь последней живой.

Несгибаемой райской веточкой.

А забудешь, как быть —

неизбежно пойдешь в расход.

Поднимись и иди, говорят тебе. Четче, явственней

Ощущая себя шестеренкой, под слот шнуром.

Здесь тебе не закажут столов, не напишут дарственных.

Механизм запрещает добро поощрять добром.

Подави в себе боль, от нее – перерыв в вещании.

Накрахмаль воротник, чтоб до хруста.

Еще.

Не лелея надежд, умерщвляя мечты и чаянья,

Дай напалмом огня. И не жалуйся: «горячо».

Сладкой патокой в ночь проливается запах святочный.

Не дышать перед смертью – приказ на сто лье окрест.

Выправь руки по швам. Недостаточно, недостаточно.

Отключить в себе это. И сбросить бы горб, как крест.

Только время идет, шелкопряд пребывает мастером,

Только тянут струну, а струна ведь должна звенеть.

Вот вставай и иди, птичка Феникс, герой блокбастера.

Горб-то сбросить легко.

Тяжелее – нести уметь.

Ночное

… Еще не поздно.

Прости меня…

Рашалекс

В ту ночь, когда стихи умрут во мне,

Ты отвернись, пожалуйста, к стене

И в сумраке смотри цветные сны,

Пока я бьюсь на кончике блесны,

Пока кружусь на лезвии огня

И некому молиться за меня,

Пока у мертвых птиц горят шасси…

Пусти меня. Прости меня. Спаси.

Больная, в полувыцветшем пальто,

Я к Гаутаме еду на метро.

В конце тоннеля, беден, полупьян,

Меня встречает голый Бхагаван.

Один, без Бхагавати. Он – бобыль,

Он с ног моих отряхивает пыль,

Он говорит: «Уста мои вкуси».

Верни меня. Прости меня. Спаси.

Мне видится, пока стою в дверях,

Как вздернулась русалка на ветвях,

Как море из ее раскрытых губ

Лазурью проливается на труп.

Гниющий труп на кончике блесны.

А ты смотри, смотри цветные сны

и отвернись нечаянно к стене,

Когда мои стихи умрут во мне,

Когда они свинцом наполнят грудь,

И я вспорю ее, чтоб отдохнуть.

О Ты, иже еси на Небеси,

Прости меня.

Спаси.

Женщина-сизиф

День уходящий, зачти мне мои труды.

Я замыкаю фигуры стола и стула

В многоугольник любви и тоски.

Еды,

Пищи духовной и пыли, что в дом надуло

Ветром попутным.

Вскипающее шоссе.

Вне отпусков громыхают мосты и рельсы.

Мы погребли тишину. Да и Бог бы с ней.

Музыка мертвых, пролейся живым.

Пролейся.

Жатва грядущая – дымка и купорос —

Ты не сулишь мне ни отдыха, ни ответа.

Петь похвалу урожаю, что не пророс —

Благослови, чтобы завтра я сделал это.

Пусть надо мной ключевой из твоих фигур

Тлеет голубка – дебютное оригами:

Рисовый пепел слетает на абажур —

Дай не поверить, что это случится с нами.

Что это мутное видится вдалеке?

День наступающий. Выход один —

дотронься.

Это не буря. Не пятна на белом солнце.

Это всего-то ржавчина

на зрачке.

И чем тебе сейчас не рождество

И чем тебе сейчас не рождество:

Вишневый снег, сменяясь тополиным,

Когда-нибудь закончится,

Но не

сегодня.

Приветливо распахнутая дверь

Тревогу отделяет от улыбки.

Секунда – и меняется в лице

невротик.

В парадной, отряхнувшись от дождя,

От пыли отдышавшись, тень входила

в прозрачный куб и справа от тебя