Я стою у окна, вечер пью не спеша,
Ветер улицу треплет, где жмутся дома,
Меж собой не имея пространства для трав
И для злобно-крикливых кошачьих забав.
Каждый дом здесь из камня цвет имеет другой,
И бежит дева юная по мостовой,
Лужи в радугу пенит ногою босой,
Крик к луне извергая безлико-пустой.
Королевский насильник поспешает за девой,
И клешнями гремя телом вертится спелым,
Пластик матовой вьется на лапах волной,
Многоперый плюмаж восстает над главой.
И трехпалые руки уж направились к жертве,
Не успевшей согреть и двузначное лето,
И искусственный фаллос в нетерпеньи звенит,
Королевским наполненный семенем злым.
Нержавеющие растеклись миражи,
По пластинам спинным, чей древнеющий вид
Королем был воссоздан из детских обид.
Знаю я – не спастись от машины святой,
Что ниспослана к ней многодетной судьбой.
Коль была она неосторожно глупа,
Чтобы выйти на улицу в утренний час,
Значит будет ребенка носить короля,
Без надежды избавить себя от дитя.
Я смеюсь, вспоминая, что ошибались
Те машины в дождливые дни иногда,
За девичий смазливый мой лик принимая,
По мостам и каналам прогоняли меня.
Только был незаконно скользящим и ловким
Мой от стен отбивающий плесень побег,
И машины стонали, за мной пробираясь
Через узкие улицы нищенских бед.
Я скрывался от них в припортовых каналах,
Там где все за монету себя продают,
Где все черные язвы и пурпурные струпья
Обнаружили вечный уютный приют.
Здесь меня потеряет королевский насильник
Среди юбок коротких, корсетов и стали
В шуме праздном продажной и радостной твари
Коей здесь собран каждый волнующий вид,
Не забыв и про тех, кто собою манит
Только тех, кто видений не знал никогда
И кого не волнует русалок слюна,
На нее кто не тратит все павлиньи грехи,
Чтобы черною кровью с губ проклятья текли.
Я глоток совершу из бутыли тугой,
Обнищавшей под шрамом обвитой рукой.
Изумрудный янтарь мой язык обволок,
Но страдания те уж привычны давно.
Стая мыслей скупых собралась подо лбом,
Знаменуя четвертую полночь без сна.
Далеко за окном недоверчивый мир,
Воспаленными увлеченный шрамами,
Продолжает увечить себя восторженно,
Сообразно мечты ритуалам.
Разрушает и губит, сжигает и бьет,
Ни мутантов при том не щадя, ни сирот,
И соперника мне неспособный представить.
Я его превзошел, от него отказавшись,
И затворником став в краниальном огне.
Слышу стук я и звон у двери охмелевшей
От забытых любовниц гневных криков и ссор,
И вонзает в нее свою ярость топор.
Под ударами быстрыми стон издает,
Древо тонкое призрачным смехом огня,
От удара ноги щепы звонко летят,
И вторгается в келью чернобронный солдат.
Ярость криком поет сей клеврет бледнокожий,
Сапоги его с радостью злобной скрипят,
На бутылках, скользят что в паучьей прихожей,
В память о проведенных в страданьи закатах,
Обо всех не ссудивших мне нежностей тварях,
О растерянных женщинах, жадных блудницах
И коростах на их неподвижных ресницах.
Эти грузные твари в гремучей броне-
Респираторов морды, меч в потрепанных ножнах,
Там проходят, где бился, кружаясь и слетая
С торопливой блудницы высокий каблук,
Где меня оплетали, в пустоту увлекая
Змеи татуированных радостью рук.
Дуло цепляется за дерево липкое
От крови и спермы и глухого вина.