Большую часть людей Алексей не мог узнать. А может – не хотел. Кто-то подошел к отцу, сказал пару слов; отец ответил, и человек, кивнув, поспешил в сторону.
– Батя, ты дрожишь, – пошли в машину греться, – Алексей ощущал мышцами руки дрожь сквозь толщу ткани на спине отца.
– Я ссать хочу с самого утра, больше не могу терпеть, поэтому меня и трясет всего.
– Так пошли поссым. Я тоже захотел, как ты сказал.
– Куда? Здесь везде могилы, не на них же это делать.
– В машине есть пара пустых бутылок.
– Ты меня прости, конечно, но я никогда не ссал в бутылки, и не собираюсь этого делать, – Андрей Григорьевич начинал сердиться, и Алексей понимал это. Он нежно улыбнулся, глядя на отца.
– Пошли вон за те сосны, – Алексей показал пальцем в сторону прямо перед ними.
– Что ж, пошли, или я обмочусь сейчас прямо под себя, – так, может, хоть согреюсь немного, а сын? – старик озорно сощурил побелевшие брови, и они, также обнявшись, осторожно побрели вверх по склону, минуя свежую могилу матери, успевшую обрасти венками.
Они поднялись на край кладбища, туда, где кончались оградки и памятники, и начинался еще не тронутый сосновый лес. Пройдя по проторенной тропинке, они пошли по мягким сугробам: Алексей шел спереди, вминая свежий искрящийся, даже в тени сосен, снег, отец же кряхтел позади, вставляя околелые ноги в проделанные сыном снежные колодцы.
– Давно я так по сугробам не прогуливался, чертова отдышка – ты-то не бросил курить, а Леш?
– А ты сам как думаешь, батя? – Алексей повернул голову через плечо к отцу лицом, – из улыбающейся мины торчала только что прикуренная сигарета.
– Засранец! Мог бы и отцу предложить прикурить.
– Ну, вот как дойдем, так и получишь свою порцию здоровья. Я вообще-то еще подумаю – давать тебе сигарету или нет. Твое сопящее дыхание слышно за километр. У тебя уже там вместо легких мазутные тряпки…
– Ну! Ты-то меня еще поучи, ага, поучи отца. Мне уже курить не вредно, сын.
– Это еще почему?
– Да потому что – уже не вредно; потому что уже поздно что-то беречь. Как ты сказал там, – мазутные тряпки. Вот то-то и оно. Хоть и тряпки, но пока что мои, и пока что они работают – как старая надежная машина, как ее ни ругай, как не пинай ее, а работает родная. Мне, Леша, уже не зачем себя беречь, почти весь вышел – солнце уже почти зашло на моем горизонте, остался лишь маленький красный шарик, еще немного – не будет и его. Помнишь, как мы рыбачили с тобой на зорьке вечерней, и солнце так медленно и красиво опускалось в воду, окрашивая ее в красное. Ты спрашивал меня тогда еще: « Пап, а почему вода там такая красная?» – а я тебе, дурак, отвечал, что это солнце залечивает в воде свои ожоги, полученные за день на небе: солнце для нас старается весь день – дарит нам тепло и свет, а ночью лечит в воде свои жгучие раны, поэтому то и вода в озере красная. Ты потом еще после моих рассказов купаться все боялся, спрашивал – нет ли крови в воде, хе-хе, а я говорил, что нет, не бойся, – кровь в воде бывает только по ночам, да и то не всегда, а только когда небо перед закатом чистое. Ох, и навыдумывал я тогда, Леш, сам чуть не поверил. Старый дурак.
– Я этого не помню, батя. Почему я этого не помню, а?
– Так давно это было, Лешка, очень давно, ты был мал еще совсем, от того и не помнишь.