…Пять дней кряду бесновался над долиной знойный юго-восточный ветер, словно злобный Ахриман выпустил на волю весь жар преисподней. Но, как говорил один иудейский мудрец, есть время для урагана, и есть время для безветрия. И когда солнце, скрывшись в горах, уступило своё место Луне, тревожный шелест листьев в садах заметно утих.
А вместе с вечерней тьмой на улицы славного города Эсфахана опустилась и долгожданная прохлада. Это оказалось весьма кстати, потому что нынешнюю ночь мне явно предстояло провести, не смыкая глаз. Но что значит бессонница, когда в душе царит праздник, ибо вернулся после двухлетнего отсутствия мой друг Али ибн Масуд.
И, вот, мы возлежим по ромейскому обычаю на низеньких кушетках в открытом шатре. Шатёр этот, с тёмно-синим парчовым верхом, расшитым звёздами, и кисейными белоснежными пологами, изготовлен в Багдаде, а ныне разбит в саду моего друга. Но непременно отмечу, что дивный ковёр, устилающий пол шатра, создан руками местных ткачей.
Чёрные рабы разместили между нами изящный раскладной столик и заставили его творениями рук Лю, повара моего друга. А знающие люди говорят, что нет в мире более искусных кулинаров, чем выходцы из страны Чин.
Надобно добавить, что из этого шатра есть два выхода. Через первый, следуя пальмовой аллеей, по дорожке, выложенной плитами из серого известняка, можно пройти к Лазоревому дворцу с мозаичными стенами. Другой открывается тропинкой из белой мраморной крошки, ведущей к неглубокому пруду с диковинными рыбами, чьи плавники столь нежны и изящны, что скорее напоминают кисею. Посреди этого водоёма устроен островок, а на нём стоит бронзовый слон в три локтя высотой. Хобот его вовек не издаст ни единого звука, зато из него непрерывной струёй льётся вода.
По всему саду расставлены масляные светильники. Иные на земле, иные в ветвях, а иные подвешены высоко над головой. И все они столь ярко светят, что ночь, смутившись, бежала из владений моего друга.
Я бы предпочёл выставить свечи, но это лишь моё мнение; да и что душой кривить – светильники чудо как хороши, особенно те, что с отражателями из полированной меди.
Повинуясь сигналу, виночерпий расторопно наполнил наши чаши терпким вином.
– Нушануш! На здоровье! – улыбаясь, воскликнул Али. – Видишь, я ещё не забыл фарси!
– Нушануш! – ответил я и, с удовольствием пригубив рубиновый напиток, залюбовался затейливыми узорами серебряного сосуда.
– Ты читай, читай, а не просто смотри! – усмехнулся Али, явно польщённый моим вниманием к чаше.
И, впрямь, среди узоров обнаружились искусно вплетённые слова:
«Коль хочешь пить вино, так пей открыто,
Но из фиала, а не из корыта.
Не будь ханжой, не становись ослом!
А пьёшь – не забывай про честь джигита!»
– Разумный призыв, – вынес я доброжелательное суждение. – Чьи же это строчки?
– Да так, одного знакомого поэта, – туманно пояснил хозяин и распорядился подавать яства.
А и я не стал настаивать на раскрытии имени, поскольку по некоторым оборотам понял, что авторство почти наверняка принадлежит самому Али, испытывавшему слабость к сочинительству.
Отдав должное фазанам, кебабу из молодого ягнёнка, и, конечно же, баранине, вымоченной в верблюжьем молоке, а после запечённой в глине, я, не в силах более сдержать своё любопытство, взмолился: