Жила-была гусеница, которая отказывалась стать бабочкой, и божья коровка, которая не умела летать.
Ползали они по дереву и трепались о том, как глубока и интересна их жизнь, о соседском пруде с бурной внутрипрудовой активностью, о погоде и последних закатах и о том, как непрактично уметь летать.
Они даже знали, как это, – парить в прозрачном медовом воздухе, расправив тончайшие крылья. То набирать высоту, то снижаться, видя каждую зелёную прожилку в траве. Или просто висеть, отчаянно звеня, над лоном большого цветка.
И весь день до захода солнца только и разговоров было: как легко и полезно жить без полётов. Как неприлично скользить, закладывать виражи и мельтешить над гладью пруда в стайке себе подобных.
А ночью козявки видели сны, в которых летали.
И в тех снах они были вместе: лёгкие, воздушные, крылатые.
Каждое утро они любили кататься по пруду на листочке.
Где во всей красе видели жизнь над и под водой.
Подсвечиваемую восходящим солнцем глубину, где бесшумно зависали большие рыбы, приветственно трепетали ладошки бурых водорослей и важно плыли чёрные толстые жуки.
А над прудом пел свою ветряную песню камыш, и рогоз кивал ей, согласно клоня пушистые головки, украшенные утренней росой.
Гусеница и божья коровка болтали о том, как опасно летать над водой, спорили о том, как могли бы лучше войти в пируэт, который на их глазах сделала стрекоза.
Листочек неспешно нёс их вдоль берега.
Вокруг стремительно проносились водомерки.
Друзья смеялись и продолжали болтать обо всём и ни о чём одновременно.
Они были очень близки, и их удивляла эта внутренняя схожесть. Но о ней даже не заговаривали, а лишь подхватывали мысль друг друга и молча поражались её непринужденному движению, которым они управляли, как танцем, искусным воздушным танцем, совершенным танцем полёта над раскинувшейся в томной неге землёй.
Уносясь вместе с ней в небесную высь, паря неспешно в тёплом летнем воздухе, освежаясь прохладным морским бризом, пролетая над морем внутренней красоты и тихого упоения радостью общения.
Шло время.
Полёт их мысли обретал незнаемое до тех пор совершенство.
Они могли часами валяться на берегу, рассуждая о красоте жизни и наслаждении крыльями.