Читать Скиталец

Мерный стук колес и поезд мчится,

покидая жуткие места.

Небо звездами искриться,

а по рельсам мчатся поезда.

В вагоне полумрак и тишина, лишь изредка раздается неприятный, захлебывающийся храп мужчины, спящего на второй полке. Он лежит на спине, и при каждом глубоком вдохе его мощная грудь, объятая в белую армейскую рубашку, какие носят военные под гимнастеркой, вздымается и опускается, издавая клокочущие звуки, как бурлящий котел. Все остальные тоже спят, утомленные дневным казахским солнцем и духотой, которая к ночи постепенно растворяется прохладным воздухом, врывающимся в плацкартный вагон в открытые фрамуги окон и свежеет.

Мне не повезло, что среди приятной публики, нашего открытого купе, едет этот человек. И не только от того, что он нарушает ночную тишину своим храпом, а и от того, что от него разит водочным перегаром, перемешанным с чесночным запахом. Он весь прошедший день шастал по вагону, стараясь не пропустить ни одну остановку, где можно было за рубль купить пузырь с самогонкой. А вернувшись с удачной покупкой он доставал двумя толстыми, корявыми и не очень чистыми пальцами соленый огурец из литровой банки, ранее извлеченной из коричневого саквояжа, набитого всякой всячиной, выпивал очередную порцию барматухи и закусывал, роняя слюни, перемешанные с огуречным рассолом на синие галифе, которые он еще не успел заменить на гражданские брюки. После каждой экскурсии в свою поклажу он тщательно закрывал и усердно задвигал ее ногами, обутыми в черные хромовые, давно не чищенные сапоги, под сидение. Кроме него в купе были две сестрички – близняшки, которые весело стрекотали, рассказывая о прелестях Ферганской долины, о хребтах Алатау, снежных вершинах и красных маках у подножья этих величественных гор. Ика и Лика, так звали этих милашек, которые вслух не переставали восхищаться экскурсией по историческим местам Средней Азии.

Мы познакомились в Кунграде, где я пересел из Алма-атинского поезда. И хотя в окна давило горячее солнце, а в купе было тесно, и люди, снующие туда – сюда, не давали покоя; мы ухитрялись играть в ДУРАКА, смеялись и сопровождали нашу игру анекдотами.

Неприятный пассажир, изрядно наглотавшись опасной сивухи, развалился на нижней полке и рассказывал о своих «лагерных» похождениях. Говорил он громко, желая привлечь к себе вниманье, стучал по столику кулаком, угрожая неизвестным людям, что скоро вернется, и тогда им мало не покажется. Из его пьяного разговора мы поняли, что он был отставным прапорщиком, служившим в тюрьме. И что он, нарушая закон, проносил заключенным морфий, спиртное и сигареты и нажил себе на этом целое состояние. А когда его развезло, он даже открыл саквояж, показал пачки десятирублевых купюр и сказал: А что, вот как жить надо! Теперь я богач!

Но никто на это не реагировал, а он, продолжал ругать всех и вся; потом кое-как взобрался на верхнюю полку и заснул. Стало тихо. Надвигалась ночь Все спали, а я сидел и переводил свой взгляд, то на Ику, то на Лику, и хотя они именовали себя близняшками, я, кажется, научился различать их и безошибочно называл по имени. А сейчас мог разглядывать этих милых девчонок и любоваться ими, как свежими тюльпанами в весенних лугах. Лика, стройная, белокурая с чуть припухшими, сладкими губами, хмурила свои тонкие темные брови, обижаясь на кого-то во сне. Она лежала на правом боку, подложив под розовую щечку изящную нежную руку с шоколадным загаром, чуть загнув тонкие музыкальные пальчики в кулачок. Ее шелковые, вьющиеся волосы раскинулись полу веером по подушке, напоминая сказочную фею. Так и хотелось прикоснуться губами к это юной красавице, но я боялся напугать ее во сне, да и имел ли на это какое право. Ика была не менее привлекательна и мила, и даже над верхней губой была маленькая изящная родинка, но меня тянуло к ее сестре.