⇚ На страницу книги

Читать Компас

Шрифт

Интервал

Mathias Enard

BOUSSOLE

Illustrations:

Édition du journal “El Jihad”, camp de Wünsdorf / Zossen.

Extrait de l’album photo de Otto Stiehl. Photo © bpk /

Museum Europäischer Kulturen, SMB

Les autres illustrations sont issues des archives privées de l’auteur.

Серия «Большой роман»

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Издательство ИНОСТРАНКА®

* * *

Die Augen schlies’ ich wieder,
Noch schlagt das Herz so warm.
Wann grunt ihr Blatter am Fenster?
Wann halt’ ich mein Liebchen im Arm?

Глаза закрыл я снова,
Но жарко бьется кровь.
Цвести ли цветам, что на стеклах?
Обнять ли мне милую вновь?
Вильгельм Мюллер и Франц Шуберт.
Зимний путь[1]

Нас двое, курильщиков опиума, и каждый окутан своим облачком дыма – он застит глаза, мешая видеть то, что вокруг; одинокие, никогда не понимающие друг друга, мы курим, наши помертвелые лица истаивают в зеркале, и оно превращает их в застывший образ, коему время дарит иллюзию движения, в ледяной кристалл, скользящий по комочку инея, кристалл, чья замысловатая структура никому не ведома; я и есть эта капелька застывающей воды на оконном стекле моей гостиной, жидкая бусинка, что катится вниз, знать не зная о паре, который ее породил, об атомах, из которых она пока еще состоит, но которые скоро, очень скоро послужат другим молекулам, другим телам, а может быть, облакам, грузно нависающим нынче вечером над Веной; и кто знает, по чьему затылку скользнет вниз эта водяная малость, чью кожу, какой тротуар увлажнит она, в какую реку впадет; да и этот неразличимый лик за стеклом – только одна из миллионов конфигураций, возможных в иллюзии, – будет моим лишь на краткое мгновение… Гляди-ка, вон господин Грубер выгуливает свою собаку, презрев морось; на нем зеленая шляпа и неизменный плащ, он спасается от грязи, брызжущей из-под автомобильных колес, выделывая смешные курбеты на тротуаре, а пес, вообразив, что хозяин с ним играет, прыгает на него и получает здоровенную затрещину в тот момент, когда его измазанная лапа касается плаща господина Грубера, который в конце концов все же вынужден подойти к обочине, чтобы пересечь шоссе; уличные фонари вытягивают его силуэт – черную лужицу посреди моря теней от больших деревьев, рассекаемого лучами фар с Порцеллангассе, – но герр Грубер явно не решается нырнуть в темную бездну Альзергрунда[2], как я не решаюсь отвлечься от созерцания капелек за окном, уличного градусника и трамваев, с ритмичным позвякиванием идущих в конец улицы, к станции метро «Шоттентор».

Существование – это болезненный отблеск, грезы опиофага, поэма Руми[3] в исполнении Шахрама Назери[4]; ostinato[5] зарба[6] вызывает легкую дрожь стекла под моими пальцами – так вибрирует кожа барабана; а мне следовало бы продолжить чтение, вместо того чтобы смотреть, как господин Грубер исчезает под дождем, или вслушиваться в затейливые мелизмы иранского певца, чей мощный голос с его дивным тембром мог бы пристыдить многих наших теноров. Надо бы остановить диск, мешающий мне сосредоточиться; тщетно я уже в десятый раз перечитываю эту ксерокопию, не понимая ее загадочного смысла, – двадцать страниц, двадцать ужасных, леденящих душу страниц, они прибыли ко мне именно сегодня, в тот самый день, когда соболезнующий врач, может быть, уже назвал по имени мой недуг, объявил мое тело официально больным, почти довольный тем, что выдал мне диагноз – смертельный поцелуй, – основанный на симптомах, диагноз, который он затем подтвердит, назначив лечение, с намерением следить за эволюцией – именно так он и выразился, – за эволюцией болезни, вот до чего мы дожили; остается только смотреть, как эта капелька