Солнце палило нещадно. Голубое небо, на котором не было ни облачка, сияющим зеркалом касалось горизонта. По неровной узкой дороге среди полей, недалеко от Сен-Жермена, неспешно ехал закрытый экипаж, и пыль, поднимаемая его колесами, ещё долго клубилась в душном воздухе. Сидящие рядом друг с другом пассажиры кареты – молодой человек и девушка – смотрели каждый в свое окно, поддерживая, очевидно, не самый приятный обоим разговор.
– Больше добавить мне нечего… – сказал высокий и худощавый мужчина с тонкой бородкой, и покосился на свою спутницу. Девушка промолчала, теребя рукой вышивку на платье.
На вид ей было не более восемнадцати лет. Бледный усталый вид, тонкие губы, сжатые в полоску, выступающие скулы и низкий лоб словно подчёркивали её настроение. Могло показаться, что она только что перенесла длительное путешествие, но нет – это была всего лишь воскресная загородная прогулка в обществе старшего брата. Что она могла ответить в этом разговоре? Что выразить? Год назад их отец – известный в округе нотариус – слег с параличом, и теперь главным в доме стал сын. Девушка не хотела ни спорить с братом, ни соглашаться.
– Аврелия? – полувопросительно осведомился тот, выждав паузу.
– Да… Я тебя услышала, Филипп, – нехотя ответила она, продолжая смотреть в свое окно. – Сейчас только июнь…
– Я не говорю, что заставляю, – судя по тону, тот немного смутился. – Но, давай, попробуем смотреть в глаза реальности… Матери нашей нет, наш отец глава теперь только формально. Я же за тебя беспокоюсь в первую очередь…
– Я поняла, – негромко ответила Аврелия и вдруг подалась вперед. – Рене! – крикнула она кучеру. – Останови, пожалуйста, я пройдусь немного пешком! Мне хочется воздуха…
Толкнув дверцу кареты, она спрыгнула, не дожидаясь полной остановки лошади, набрала полной грудью душного полуденного воздуха и обвела взглядом все вокруг. На горизонте темнело угрюмое здание каторжной тюрьмы, где содержались те, кому не нашлось места в более крупных острогах страны. В низине кучка арестантов, закованных в тяжелые кандалы, долбили камень. Их худые фигуры казались ещё более измученными в мешковатой тюремной одежде, мрачные лица, лишенные возраста, выражали полную непричастность к событиям вокруг них.
Сердце молодой девушки на секунду замерло и снова двинулось в путь. Ей вдруг подумалось о том, что она тоже может иметь какое-то сходство с этими людьми. У неё тоже нет ни свободы, ни выбора. Каторжники, многие из которых еле держались на ногах, делали свою работу, не поднимая головы, и звон их цепей перемежался со звуком расколотого камня. На этом фоне упитанный надзиратель с крученой плеткой в руках показался Аврелии каким-то угрожающим. Он потягивал из фляжки воду, утирал потный лоб, и периодически покрикивал на узников чуть надтреснутым басом.
Вдруг один из каторжников остановился и покачнулся. Инструмент выпал из его руки, и он медленно повалился ничком на серую от дробленого известняка землю, заставив своего напарника по кандалам, остановиться в растерянности.
– Эй, падаль! Вставай! – голос надзирателя громом прокатился над долиной, и плеть с металлическим наконечником опустилась на плечи арестанта. – Быстро!