Напиток славный, дар языческих богов
и кровь Христа, распятого живого Бога!
ты то молчишь, касаясь нежно берегов
уставших вен, то разъяренней носорога
из них на волю рвешься – в омуты забвенья,
кидая в стороны – во все – сердцебиенье.
Молчанье – лучше. Пусть обманчив твой покой,
пусть краток он, но сладок терпкий вкус участья:
коль виноград был собран доброю рукой,
то хоть на миг, покой подарит сердцу счастье —
и даже если не заслужено оно.
Но к милосердным милосердней ты, вино.
Неистовство – твоя вторая сторона —
в них разразится бурей сердца, а не действом,
а невоздержанных сметет его волна
и непотребство их усилит непотребством.
Как всякий дар, ты раскрываешь в каждом суть,
Кому тупик укажешь, а кому-то – путь.
И есть немногие, кто в даре дар найдут,
не истину, а вдохновение живое —
и чем случайней, тем вернее обретут,
и перейдут через забвенье роковое,
и там мелодию, неслышимую здесь,
услышат и о ней, вернувшись, сложат песнь.
«Сквозь облака на ощупь…»
Раньше я разумом жизнь постигал, но теперь я иду на ощупь.
Мне не хочется, чтобы мысль летела быстрее тела.
Прикосновение не обманет
(Ничто не сравнится с этим: за руку взять любимую)
Воздух сегодня иной: его тоже можно коснуться рукой,
подержать немного и отпустить —
пускай летит беспрепятственно туда, куда хочет.
Ты, вспенившееся облаками, небо, ты отчего так глядишь на нас?
Сколько глаз у тебя, сколько звезд? Сколько раз
ты меняешь улыбку в минуту?
Доброе, щедрое, небо!
Видишь, как маки любят тебя —
тянутся, тянутся, лепестки теряя, роняя на землю,
но – тянутся ввысь, к тебе.
Если бы мы так же тянулись к тебе! Несмотря ни на что…
Отчего
ты порою тунику свою белоснежную
меняешь на серую тогу
и прячешь тело свое, черное и голубое? —
Сколько на нем узоров-звезд оставляем мы взорами ночью?
Я тоже буду тянуться к тебе
и сквозь жизнь буду дальше идти на ощупь:
руку одну – вперед, а в другой (видишь?) – рука любимой.
И вдвоем мы ночью посмотрим наверх —
посмотрим, какие сегодня узоры
нарисовали тебе уже
и какие мы можем добавить.
1
Белые, серые,
на закате – в красках розовых,
в грозы – лиловые,
и солнца осыпаны охрой.
Вздохи небесные,
ласковые, суровые
(А за ними – голубые фрески,
белизна церкви, спрятанной в перелеске).
2
Каждое – голос. Слышишь?
Каждое – жажда лететь, каждое – жажда литься —
землю бескрайнюю целовать,
цéлую: осыпать
поцелуями тонкими лица
звонких полей. Слышишь?
Дышат как нервно капли,
как трепещут от холода камни…
3
Отзвуки, отголоски, тени —
белые, только не под, а над.
Погляди, но погляди не вперед, а назад
в сени
воспоминаний грядущих:
все неземное, растущее —
было и будет, и новое станет.
И ему улыбнутся ставни.
4
Их безмолвие у молчания озера Неро.
На рассвете скажи мне, о том же ль молчишь,
радостно,
ты, улыбаясь. И я уберу за ненадобностью
письмена, что выдумывал, чтобы плести
кружево, им подобное,
но – земное, растущее. И – свободное.
5
А руки твои опять —
в волнах моих волос:
так погружаешь ты их
в каждый
жаждущий снежности голос.
Пальцы ныряют твои
в нежности той белизны,
той, что мы видим, как видим сны.
6
Россыпи света и —