nihilists
текст
поэма-экстраполяция
любые совпадения реально случайны; любые фамилии – однофамильцы
не рекомендуется к прочтению верующим во что-либо иное и имеющим соответствующие чувства
#близкоточтоблизко #сонмснов #вопльотчаяния #иллюзиясмыслов #синийсинийплиний #фарсфорсистый #карзиналилий #испепеляющаястрасть #частьсчастья #читатьбырад #странныестранностизла #демонрыжеватый #тщетамира #астролябиягрез #мамамыламило #кутерьмасознания #ханкончаклюбилчакчак #либеральныеполлюции #ублюдоклижетблюдо #зернабытия #теловдело #легкийбризсвонючейлужи #любилюбовь #похвалаглупостиавтора #каковпоптаковидоход #милёотченьмилё #бубнызабубенные #упределавечности #ленинлюбилкошекасталинсапоги
МАНИФЕСТ. Не принадлежа ни к одному из родов войск, женщина купалась в фонтане. Он искристо сыпал брызги и бил струями. Голубой крахмал платья на ней все более терял воздушность и, намокая, живо обтекал аквамариновой холстинкой плечи и руки, грудь и живот, затекал меж ног и сливался с зыбкой волной фонтана. Ладони ее, разрывавшие воду, были бледны, и пальцы легки до полупрозрачности.
Вырастая белыми кудрями из солнечного камня тротуара, на парапет тянулась всем своими сытым собачьим тельцем, вышедшая из моды болонка, цепляющаяся коготками за осклизлую грань и элегически глядящая слезящимися от жары коричневыми глазками на беспечную хозяйку, отдающуюся в недрах фонтана прохладе воды.
Уливаясь потом, тучный сырой мужчина, дуя мимолетно на брюссельское кружево пивной пены, выпускающей в ответ прохладу льда, с нетерпением ждал, когда же платье окончательно стечет в воду и выпустит наружу золотистое тело, и солнцем блещущая вода охватит его, огладит и обласкает в самых недоступных местах.
Желтые, зеленые, малиновые и голубые шелка pare-soleil над окнами кафе и песочная плитка la piccola area своею прибрежной адриатической пестротой превращали фонтан в море.
Под оранжевыми с атласным лоском зонтами сидели в жаркой цветной тени люди в тонких тканях одежд и в изысканных шляпах из легкой итальянской соломки. Они утопали в газовом роспуске апельсинового отсвета зонтов и пихали серебряными ложечками за персиковые щеки шарики орехового, совершенно телесного, мороженого, вытирая задок ложечки о пунцовые сладкие губы. Крупные золотистые осы гудели и гнули острые брюшка над благоухающими креманками, в их больших сетчатых глазах голубой майоликой отливали кусочки синего мармелада, наваленного горкой на блюдо из резного молочного фарфора.
Дети млели.
Голубые мотыльки с золотыми от пыльцы усиками порхали среди лимонно-желтых и алых маков на иссохшей до шелеста циновке, изгибающейся в мареве солнца у самых столиков и защищающей их от яркости дня.
Глядя на картину неизвестного художника, где ажурный белый кое-как сложенный зонт лежал на влажном потемневшем парапете фонтана, над заводью его зелени в уголке, так небрежно, точно вот-вот упадет в воду, можно было почувствовать, как испаряются в горячем воздухе брызги, как прохладно под платьем тело, как свежи губы женщины, не знающей, что значит разбить о голову бутылку, счастливо не угадав в темя.
А писать о том, чего не было – не в привычках автора.
1
Трудно было угадать, сколько ему лет.
Он делался моложе, когда злился и глаза начинали светиться.