Я знал его, Горацио: это был человек с бесконечным юмором и дивною фантазиею.
У. Шекспир, «Гамлет»
– Горацио, – произнесла холодная Ирма, – сегодня я слышала песню. Точнее ее мотив, – герцог насторожился. Девушка не задавала вопросов до близости и была очень мила в общении, но после у нее начинался какой-то странный фетиш. И, вдаваясь в ненужные подробности, лет десять назад Герцен рассказал бы о многом с удовольствием. С восторгом. С воодушевлением. Ведь он, как многие мужчины, любил болтать, иногда лишнее, иногда чрезмерное, иногда для фона. И также успел не единожды убедиться, что такое поведение свойственно многим мужчинам. Более того, самолюбие его не было бы задето, если бы он порядком не погорел несколько раз из-за таких уединенных разговоров, где, казалось бы, говорят, шепотом.
– От Мудьюга до Дахау, – напела Ирма, – я услышала это, когда выгуливала моих кавалеров. – Герцен собак не любил. Ирму тоже. Его дразнила ее молодость, ее белизна, ее девичье повиновение. И здесь, в военном лагере, когда завершалась кампания Буро-алой войны, как ее называли в обиходе, трудно было найти чистоплотную девушку. У Ирмы даже была какая-то мания следить за гигиеной. Она даже приучила Герцена мыть руки с мылом перед едой. Но почему-то не приводила себя в порядок после размеренных и расчетливых ласок. Герцен слегка брезговал.
– Их напевал Крамер. Знаешь такого? – Герцен выдохнул. Привычка Ирмы задавать вопросы и не выслушивать ответы вначале его раздражала. Она что-нибудь спрашивала, а потом, как только человек приступал к объяснению, уже на втором предложении, перебивая, задавала новый вопрос. Но Герцен успокоился по другой причине. Будучи молодым, его отец был тем самым автором военных лагерей на острове Адск, который привел к многочисленным жертвам. Мудьюг и Дахаю достались Горацио в наследство. Это была вотчина его семьи. Особое пристрастие проявляла его сестра-близнец.