Я маленький колодец посреди пустыни, объятый иссушающим, изнуряющим зноем. Во мне есть вода, на самом моём дне. А еще во мне живет влажный мрак, который разъединяет мое дно с моими краями, очерчивающими мой открытый верх.
В этих необжитых и жестоких пределах я единственный способ справиться с жаждой, моя вода – это эликсир, исцеляющий от сухости в горле. Мне не укрыться от зноя, сухости и враждебности окружающего мира, зато ко мне тянутся все стороны света. Если меня всего раскопать, будет ясно, как я выгляжу – я похож на каменный стержень, всаженный глубоко в землю.
Мои внутренние края объяты сырым мраком. Он дышит на меня влажностью, от этого мои стенки такие влажные. Мрак, скрывающийся от солнца во мне, может быть сырым, и я могу сказать, насколько он сырой. От сырого дыхания мрака можно поежиться. Меня что-то или кто-то придумал – я сам не мог бы появиться здесь просто так.
Предназначение воды – текучесть, предназначение меня – избавление от жажды. Я часто чувствую, как от моего дна к краям моего открытого верха поднимается ведро на веревке – в другое время оно всегда стоит рядом. Как много сил прилагает тот, кто поднимает ведро с водой, и каково напряжение его мускулов при этом! Во мне не так уж много воды осталось, дно пока еще скрыто под ее уменьшившимся слоем, однако хорошо различимо оно и почти целиком видны круглые каменные стены. Они такие сырые, но и это только пока…
Помню, в меня кто-то крикнул – гулкое мощное эхо разнеслось по моим каменным внутренностям. Я содрогнулся весь. Холодная вода на дне вторит эху легким возмущением гладкой поверхности. Я нередко задумываюсь: как всё же быстро высыхают мои стенки, высыхают и капли на них. Вода почти покинула меня, пройдет еще немного времени, и я высохну, вода, моя пленница, исчезнет, и я останусь тюремщиком без пленника.
Вокруг меня следы неровных подступов страждущих, или, иначе говоря, чужаков, которые перевешиваются через мои края, чтобы разглядеть, осталась ли вода? Это насущный для них вопрос. Да, мой остаток принадлежит вам! Однажды я исчезну, и это будет окончательно и бесповоротно.
Справедливость парит высоко в небе над нашими головами белыми величественными облаками, и мы хотели бы поймать ее и спрятать. Мы бы прицепили к ней бирки с нашими именами.
Мы жаждем от благосклонности справедливого отношения к нам. Потом хотим начистить наждачной бумагой то, что получилось, вырезать и всё время носить с собой. Мы хотим увидеть в этом собственное отражение.
Справедливость летает где-то в вышине, мы ищем ее глазами и даже находим, вот только схватить и удержать неспособны. Наши руки тянутся к справедливости – и не достигают цели. Они увязают в воздухе, оставаясь ни с чем.
В этом, конечно, есть доля злой насмешки справедливости над нашими устремлениями. Временами справедливость спускается к нам и буквально реет и колышется у наших лиц, однако нам всё равно трудно ухватиться за её края. Сначала они едва касаются наших щек, или лба, или виска, и в этот момент мы спешим накрыть ее ладонью, чтобы сохранить. Тщетно!
Было бы неплохо привязывать справедливость прочными веревками к крыльям бумажных самолетиков и запускать их куда-нибудь – справедливость нуждается в том, чтобы ее полет направляли. Но долго ли смогли бы мы управлять полетом такого бумажного самолетика – с крыльями, утяжеленными справедливостью?