Петербург.
Поздняя осень.
Сыро, холодно, неуютно.
Низкий, свинцовый небосвод третий месяц подряд нависал над тоскующим по солнцу городом.
Настроение у неба было скверным. Погрустить над Невой оно всегда любило, но в этот раз несчастное небо переживало какое-то невыносимое, не утихающее горе. Оно то надрывно рыдало, то тихо плакало, то, просветлев ненадолго, спускало на землю промозглую морось. И без того обреченный дышать влагой болот Петербург мрачный и промокший захлебывался от избытка вылитой на него воды.
Небесная хандра окрасила в серый цвет и нашу жизнь. Город затопило унынием, и только золотые купола соборов, возвышаясь над хмурой панорамой, подменяли собою солнце.
Погода в моей душе была такой же серой. И виновато в этом было не только небо. Я чувствовала, что в первой главе моей жизни поставлена точка. Эта точка тревожила неизвестностью и предчувствием скорых перемен.
Если оглянуться назад, судьба моя выглядела слишком благополучной, словно невидимый хранитель берег меня от любой, пусть даже самой малой неприятности. Теперь я ощущала себя покинутой. Вертикаль жизни резко наклонилась, равновесие было безвозвратно потеряно.
Будто повинуясь чьему-то приказу, я, сама не ведая зачем, беспощадно рвала нити, связывающие меня с прошлым. И начала я с того, что оставила учебу, вдребезги разбив мамину мечту. Мама хотела, чтобы я стала художницей, а я хотела, чтобы было так, как хочет она. Только поступив в художественное училище, я попала в чуждый мне мир – мир тех, для кого искусство – страсть, наваждение, болезнь, мир тех, для кого нет ничего важнее гениального мазка на холсте. Я такой не была, и меня преследовало чувство, будто я занимаю чужое место, будто живу не своей судьбой.
Я старалась приспособиться. Получалось плохо.
Вскоре появилось увлечение, которое как якорь удержало меня в училище еще несколько лет. Им стала библиотека.
Любви к чтению я раньше не испытывала. Даже напротив, садилась за книгу только по необходимости. Но как-то придя в училищную библиотеку за учебниками, из праздного любопытства я заглянула в картотеку. Картотека представляла собой встроенный в стену читального зала шкаф со множеством ящичков из светлого дерева. Я выбрала наугад один и потянула его вперед. Длинный узкий ящик заполняли картонные карточки, исписанные аккуратным почерком. В этом почерке было столько трепетной любви, что мне захотелось постичь и разделить ее.
«Здесь все подчинено строгому порядку. Следуя ему, стоит начать с первой карточки и ничего не пропуская, перебираясь из ящичка в ящичек, дойти до последней», – рассудила я, разглядывая буквенные указатели.
Так я стала завсегдатаем библиотеки. Чтение забрало меня целиком, увлекло в мир чужих открытий, размышлений и фантазий, стало сладким лекарством от терзавшей мне душу неприкаянности.
Прошло несколько лет, и вот я протягиваю библиотекарю книгу в потертой темно-синей обложке. В картотеке она значилась последней. Источник моей увлеченности иссяк.