Читать Свод небес
© Струтинская Н.В.
© В оформлении обложки использована фотография Струтинской Н.В.
Вот потому, что я тогда был безумцем, я стал мудрым ныне. О ты, философ, не умеющий видеть ничего за пределами мгновения, сколь беден твой кругозор! Глаз твой не способен наблюдать сокровенную работу незримых человеческих страстей.
Иоганн Вольфганг фон Гёте
По небосводу, за холмом,
Ступая поступью широкой,
Проходит день – не виден он
Всенеобъемлющему оку.
И только пенистый прилив,
Заливший облака пурпуром,
Явится взору в час зари,
Вечерним облаком ликуя.
Закат окрасит небосвод
То в терракотовый, то в сизый,
Бросая его в жар золот
И в холод ночи темноризой.
Явится взору грез печаль
И память вешняя былого –
И станет прошлого не жаль,
И станет будущее голо…
Но ночь обнимет небеса,
Сокроет наготу эфира,
Сплетет жемчужин волоса
В путей струящиеся лиры.
И желтоглазая луна
Осветит взором поднебесье:
В неге склонив ресницы сна,
Она опустится к полесьям.
Но час зари неумолим:
Укроются поля росою,
Тьма превратится в серый дым
И мир откроется вновь взору.
Распустят косы небеса,
Падет обманчивость былого,
И будущего голоса
Наперебой провозгласят день новый.
Наталья Струтинская
Часть 1
Ⅰ
Небо, еще нежно-голубое, медленно покрывалось дымчато-розоватыми перьями заката. В просветах между расплывчатыми штрихами облаков просматривался высокий прозрачно-голубой куполообразный небосвод, который постепенно заворачивался в терракотовый кокон отблесков затухающего дня. Ближе к основанию, где еще виднелась бронзовая глазница светила, небо уже густо покрылось гранатовым джемом, что ровной линией растекался по самому горизонту.
Отблески заката коралловой пеной струились по кремовым тюлям, сбегающим к самому паркетному полу. Тюли были отдернуты, светлые рамы высоких окон распахнуты настежь, и в спальню, погруженную в полумрак, просачивались карамельные дорожки света. Тюли ни разу не шелохнулись от неосторожного прикосновения легкого порыва теплого июльского воздуха; ветра не было – в природе царило ожидающее безмолвие, будто вот-вот произойдет какое-то неведомое, но такое желанное чудо.
Минута, две – и медная зарница светила утонула в джеме густых облаков. Дорожка света на паркетном полу стала как будто бледнее, а тюль едва надулся, потревоженный рукой безмолвного дыхания земли. Солнце миновало рубеж тени, и теперь провожавшие его облака стали расползаться по небосводу, торопливо скрывая от глаз нежно-голубые пятна прошедшего дня.
Большой каменный трехэтажный дом, с распахнутыми ставнями и безмолвно темневшими проемами окон, возвышался на небольшом пригорке, отчего казался выше и шире, чем был на самом деле. Из окон, выходивших на подъездную площадку перед домом, просматривалась длинная улица подмосковного коттеджного поселка, окруженного живописными рощами, за которыми, чуть в стороне, находились голубые озера, где весной и летом галдели рыжие утки.
Над входом в дом горел желтый шар фонаря; окна дома были темны, и только по распахнутым настежь створкам можно было понять, что в доме кто-то есть.
Улица поселка была ярко освещена; за высокими каменными и металлическими заборами стояли двух– и трехэтажные дома, с ровными зелеными газонами вокруг каменных и деревянных стен, с садами, в которых росли молодые деревца, и аккуратными, стройными елочками у автоматических ворот и резных перил. Дом на холме возвышался над всеми домами улицы, хотя не был ни больше других, ни вычурнее, а был даже, в сравнении с некоторыми, скромней и сдержанней. Но расположение его и какая-то простая, несложная, изысканная в своей простоте форма его придавали ему вид внушительный и главенствующий.