Лестница тяжело скрипнула под ногами Льва Абрамовича, и Зиганшин подумал, что теперь все стало тяжело и тускло.
Он посмотрел на деда. Тот отрицательно покачал головой.
Зиганшин открыл холодильник.
– Мама котлеты с пюрехой привезла, будешь?
– Давай, – вздохнул Лев Абрамович, сел за стол и начал кончиком ножа обводить узоры на клеенке.
Зиганшин включил газ под сковородкой, подождал, пока она раскалится, налил масла и положил две котлеты, в центр – горку белого картофельного пюре и стал перемешивать, чтобы не пригорело.
По кухне поплыл приятный аромат домашней пищи, но не вызвал ничего, кроме тоски и отвращения.
Зиганшин разложил еду по тарелкам, крупно порезал изумрудный кривой огурец и сел за стол.
Вкуса он не почувствовал, но это было уже дело привычное.
– Жаль, ты не пьешь, – сказал Лев Абрамович, заметив, как мало убывает у Зиганшина на тарелке, – тяжело такое на сухую переносить.
– Да ну ты что, Абрамыч!
– Может, и Фриде полегче было бы.
Зиганшин не ответил.
Лев Абрамович тоже ел без аппетита.
– Вообще ничего не поела? – спросил Зиганшин.
– Совершенно ничего. Я говорю: Фрида, как ты думаешь поправляться, если ничего не ешь? Молчит. Если б знать, как заставить…
– Да как? Я тоже через силу глотаю. Но я-то здоров.
Зиганшин выбросил остатки еды, быстро помыл посуду и поднялся в спальню.
Фрида лежала в постели, как показалось ему, в том же положении, в котором он ее оставил. Зиганшин прилег рядом и погладил ее по плечу, уже привычно расстроившись, какое оно стало тонкое и хрупкое. Фрида не ответила.
– Надо есть, – сказал он тихо, – хоть немножко. Что тебе принести? Может, сладенькое что-нибудь?
– Нет, спасибо.
– А хочешь, закутаем тебя и в сад отнесем?
– И там оставим, – буркнула Фрида.
– Зачем ты так? Просто подышишь свежим воздухом, может, есть захочется, и уснешь получше.
– Не хочу.
– Фрида, но тебе сейчас надо делать всего две вещи: есть и спать. А ты не хочешь.
– Не хочу.
– Может, что-нибудь особенное? Селедки там или абрикосов?
– Ничего не нужно.
– Фрида, подумай. О! – Зиганшин вспомнил о разговоре с Львом Абрамовичем. – Давай вина тебе налью.
– Отвяжись от меня, Слава.
Она лежала спиной к нему, уткнувшись лицом в подушку, и приходилось напрягаться, чтобы понять, что она говорит.
Зиганшин лег под одеяло и обнял жену. Сквозь ткань ночной рубашки нащупал грубый шов на животе – смерть ударила своей когтистой лапой и навсегда оставила глубокий след.
– Скажи, что ты хочешь, все, что угодно, – прошептал он, – лишь бы только тебе стало полегче.
Она впервые повернулась к нему лицом:
– Слава, есть одно, что мне действительно хочется.
– Говори.
– Не тормоши меня, пожалуйста. Дай мне побыть самой с собой, хорошо?
Он нахмурился:
– Это неправильно, Фрида. Но если ты так хочешь, то хорошо.
Она снова легла лицом в подушку, по пути сбросив его руку.
Зиганшин лежал молча и пытался составить картинку из трещинок на потолке. Сколько можно еще ждать, прежде чем кормить ее насильно? Может, надо ставить капельницу с питательным раствором или показать психотерапевту, чтобы прописал какие-нибудь таблетки от депрессии? Давно, наверное, пора действовать, а он сидит…
– Ты сам-то как держишься? – вдруг спросила Фрида и взяла его за руку. Зиганшин осторожно сжал ее ладонь.