Читать Страх

Агент, парень 20-25 лет, в костюме, поглаженном небрежно, застыл у двери.

Агент. Пачиму не открывают? Сколько ходил. Вокруг и рядом. Коврик чистый здесь. Кто-то плюнул. Кровь. «Убирайтесь…» Мне не страшно. Орган, отвечающий за страх, умер. Сразу. Его убил, отрэзал мой дядя. Батя держал, а дядя Мунир щелк. И рот прикрыл, я как вцеплюсь зубами. Смотрю, а у него кошачьи глаза. Когда убивают что-то, то глаза кошачьи. Фу, на… язык обжег. Блин-лепешка. Мусор-табак. Не надо курить. Не надо пить, не надо женщин. Все надо, только папка не хочет, чтобы я тут нашел дэвушку, мэстную, дал ей руку с сердцем и взял в ипотеку три комнаты, чтобы пять детей в одной, пять в другой. Он говорит, что в городе нет жизни, тут постоянно убивают, гремят взрывы и гречка повышается. Сколько у нас гречки. Идут. (Встает, приглаживает волосы, папка падает, бумаги летят.) А, блин-лепешка! Нэ сюда. Пачиму так: договариваешься, говорят, приезжайте, будет хлеб-соль, а вместо теперь не смогу есть горячий, ни холодный. Вкус пропадает, когда язык. Такой маленький орган. Вот бы всем отрезать. Идут. (Повторяет процедуру «я в порядке, моя жизнь удалась», на этот раз подхватывает папку с бумагами, улыбается.) Болики-лелики жрали анаболики. Рявка-тяфка-бяфка. Зубастый зубодрот зубами зубоскалил зубатку. Трамвай травил транжиру. Не-ет. Еще пять минут и ухожу. На обед. Хотя какой обед с таким языком. (Хочет спуститься, но что-то его останавливает, возвращается.)

Паспорта нэт. Полики застали. На третий день. В кармане нашли бумажку с рекламой. А там краска, она просыпалась. Что за порошок? Какой порошок, это же реклама. Он напоминает Блюхера. Какого нахер Блюхера? Отняли. Порвали на глазах. В нос засунули три страницы, чтобы не надо было доставать. За унижение весь род выжигают. Я понимаю. Но тут работа, звониль же, обещали. Менять не могу, не берут. Да и не могу тяжелое. У меня операция на спину. Спица в спине.

Проверка, кто ты, что ты есть, а это подделка, вымогают. Комендантский час круглосуточный. Хоть маску одевай и ходи. Маску зайца один нацепил и ходил. Хотел доказать что-то. Не похож на других. А что мне доказывать. Мне бы просто идти на работу, трамвай, метро, читать газету, магазин и музей третий выходной месяца. И чтобы соседи не смотрели как на террориста. Они же… да я знаю, что они думают, раз борода, глаза, темная кожа… да я и бороду сбрил. Но кожу-то не сбреешь.

Щиток искрит. Умный, блин. Как будто живой. Искрит, значит, недоволен что-то. Они знают, что он не доволен или нет. Может быть, он искрит, когда никого нет. Я же здесь никто. И в паспорте моем, даже если бы он был, в графе «национальность» черным: «Никто».

Лестничный пролет. У окна. На подоконнике старый высохший цветок с торчащими из земли бычками.

Дед. Шастают. Пакет с мусором оставили. Стекло. Бычки. Трофей. Пальто с оторванными карманами. Пропитали отравой, чтобы выжить. Одел, а другой смеется. Не возьмешь. Я хоть и в 47-м родился, не значит, что войны не знал. Война у меня в кишках во всю длину. Если надо, зубами стрелять буду. Они у меня крепче камня. Не люблю этих тихих со спортивным одеколоном. Бормочут с затычками в ушах, портят все. Для меня покурить – не в сортир сходить. Я, может быть, отдыхаю. От дома. От стен, от пирогов, гнилого пола. Смотрю в окно, а там стар… пидо… я не могу. Слепну, хорошо? Но пока вижу, как срут.