⇚ На страницу книги

Читать Браконьер

Шрифт
Интервал

* * *

Я был ребенком, когда впервые вышел к той огромной зеленой изгороди. Я собирал грибы – но не развлеченья ради, как обычно собирают грибы дамы и джентльмены (я читал об этом), а по-настоящему. Собирать грибы или охотиться без нужды – это, как говорится, привилегия людей благородных. Я бы сказал даже, что именно такие вещи и превращают простого человека в благородного, что уже само по себе является привилегий. А охотиться в лесу на дичь или грибы-ягоды только потому, что ты голоден, – это удел низкого люда. И низкий человек в результате подобной охоты может превратиться только в браконьера. В общем, я, как самый настоящий браконьер-нарушитель, собирал грибы в Королевском лесу.

Отец утром сунул мне в руки корзину и послал меня в лес, пригрозив: «И не вздумай украдкой домой возвращаться! Не приходи, пока полную корзину не наберешь!» И я прекрасно знал, что он непременно меня побьет, если я вернусь домой без добычи – а в такое время года это в лучшем случае могли быть грибы, а в худшем – курчавые верхушки папоротников, которые едва-едва начинали кое-где проклевываться из холодной еще земли. Увидев, что я пришел с пустыми руками, отец наверняка отлупил бы меня рукоятью мотыги по спине или отстегал бы хлыстом, а потом отослал спать без ужина, потому что и сам остался полуголодным. Впрочем, ему, должно быть, становилось легче, когда он мог заставить меня испытывать еще более сильный голод, а в придачу – боль и стыд. Я знал, что через какое-то время мачеха моя, конечно, проскользнет неслышно в мой уголок и положит на тюфяк или сунет прямо мне в руку жалкий кусок, который ей удалось утаить и приберечь, зачастую отделив от своей собственной скудной порции, – половинку сухаря, корку хлеба, комок горохового пудинга. Глаза ее красноречиво молили: только ему ничего не говори! Я ничего ему и не говорил. И никогда не благодарил ее. И съедал принесенное ею в темноте.

Отец частенько ее бил. И еще слава богу, что моя судьба, счастливая или несчастная, не позволила мне хоть раз почувствовать, что я лучше ее, когда я видел ее жалкой и избитой. В таких случаях мне всегда становилось ужасно стыдно, и я чувствовал себя даже хуже, наверное, чем эта несчастная женщина, плачущая и растерзанная. Но она ничем не могла себе помочь, как и я не мог ничего для нее сделать. Однажды я, правда, попытался подмести нашу хижину, пока она работала в поле; мне хотелось сделать ей сюрприз, когда она вернется, но уборка моя привела лишь к тому, что грязь и пыль разлетелись во все стороны. Так что, когда она, усталая и потная, вошла в дом и поставила в угол мотыгу, то, так ничего и не заметив, сразу принялась разжигать огонь, носить воду, подметать пол и так далее, а мой отец, такой же потный и усталый, с тяжким вздохом плюхнулся в единственное имевшееся у нас кресло. Мне же осталось только злиться на самого себя, потому что оказалось, что я, как ни старался, все же ничем ей не помог.

Помнится, когда мой отец еще только на ней женился, а я был совсем малышом, она играла со мной, точно девчонка. Она, например, научила меня игре в ножички. И буквы она со мной учила по своей азбуке. Ее ведь монахини воспитали, и она хорошо умела читать и писать, бедняжка. Мой отец даже сперва лелеял надежду, что если я научусь читать, то мне, возможно, разрешат поступить в монастырь и я потом смогу помочь нашей семье разбогатеть. Но из этого, разумеется, ничего не вышло. Мачеха была хрупкой и слабенькой, она не могла оказывать отцу такую помощь в работе, как моя покойная мать, так что никакого благополучия мы не достигли. А вскоре закончилась и моя учеба.