Бабки Ёшки собрались на девичник – обмыть новую ступу самой старшей, с бородавкой на носу. Как и полагается в таком случае, выпили сначала вишневой наливочки, потом анисовой, занюхали хлебушком, закусили грибочками фирменными солененькими да яблочками молодильными мочеными. Обсудили достоинства новой ступы, как то: тюнинг, количество лошадиных сил, аэродинамику, поцокали языками над коробкой передач, подергали ручник, прикинули торомзной путь и перешли наконец к разговору о самом сокровенном. О своем, о девичьем.
– Мой-то совсем от рук отбился, – вздохнула старшая, с бородавкой. – Пьет, паршивец, спасу нет. Позорит высокое звание Лешего.
– Ой, и не говори, кума! – отозвалась быстроглазая Ёшка в малиновой кокетливой косынке. – Мой хоть и не пьет, а к Кикиморе из соседнего болота ходить повадился. Вы бы только посмотрели, бабоньки, на ту Кикимору! Ни кожи, ни рожи! Тьфу! Глаза бы мои не видели!
– А не тебя ли, сестрица, я только вчерась с Кащеюшкой приметила? Как голубки ворковали! – ехидно хихикнула третья, в большом пуховом платке вокруг поясницы.
– А если и с Кащеем, то что? При таком-то муже! – огрызнулась быстроглазая. – Кащей – мущщына солидный, не в пример моему Лешему! Ты-то вон за своим, как за каменной стеной, куда тебе понять горькие слезы несчастной женщщыны! – и она всхлипнула.
– Кака-така каменна стена? – перешла в оборону обладательница пухового платка. – Ты видела эту стену, что говоришь? Сидит на печи цельными днями, ишшо и ночью, хитрую штукенцию с иностранным названием на коленях держит. На-атбук прозывается. Говорю ему: сколько можно сидеть сиднем? Нигде не бываешь. Хоть бы вышел куда, сходил, что ли. А он: я и так хожу, говорит. Я в этот… как его? Антыр… антырнэт хожу!
– А что оно такое – энтот антырнэт?
– Та я ж почём знаю? – всплеснула руками, – одно ясно дело: гадость какая-то, раз молодого здорового Лешака от него не оторвать!
– Эт точно, – завздыхали товарки. – А твой-то что? Чего молчишь? Совсем плохо? – поинтересовались они у самой младшей Бабки Ёшки.
– Мой? Нет, все в порядке. Живем душа в душу.
– То есть как это – душа в душу? Что, и налево не ходит? – у быстроглазой глаза забегали еще быстрее.
– Не ходит!
– Неужели и заначку не прячет? – полюбопытствовала старшая, с бородавкой.
– Не прячет!
– То ты такая внимательная! Уверена: и налево ходит, и заначку прячет! – ухмыльнулась Ёшка в пуховом платке.
– Не прячет и не ходит! – взвизгнула младшая. – Вы, девочки, сами виноваты! Вот у нас все будет по-другому! – и она высокомерно вздернула крючковатый нос.
– Ага, как же, жди! – закудахтала быстроглазая. – Вот поживешь с наше, – другое запоёшь!
– Да ну вас всех… к лешему! – обиделась младшая, по-кавалерийски оседлала метлу и опрометью шмыгнула в дымоход.
– Ишь, какая цаца! – после некоторого молчания произнесла Ешка в пуховом платке. Вы только посмотрите на нее! Она одна умная, а мы тут все – дуры, значит.
– На следующий девичник не будем ее приглашать! – вынесла вердикт старшая. – Нудная до ужаса. У нас ведь даже общих тем нет. О чём с ней говорить?
– Ой, девочки, пусть себе летит ко всем чертям. Молодо-зелено, поумнеет еще, – добавила быстроглазая. – Давайте-ка еще по маленькой, и по мётлам. А то мне к Каще… кхм, к мужу моему надо поскорей. Проследить, чтобы к Кикиморе снова не утопал.