Читать Пьяное лето (сборник)

Шрифт

Интервал

Вова Толстый

(доброе слово о Владимире Алексееве)

Как и большинство отечественных творцов, Владимир Алексеев кротостью нрава не отличался.

Еще один самородок – прозаик Николай Шадрунов – писал о нем: «Есть такие люди, которые считают себя вправе всех обличать, всех разоблачать, говорить правду-матку всем в лицо или хотя бы по телефону… Таков мой друг Володя Алексеев… Добро бы он это право выстрадал, скажем, отсидев лет двадцать пять в тюрьме… или покорил бы оба полюса на собачьих упряжках… Ничего подобного: живет он на Невском рядом с Московским вокзалом, работает много лет со мной вместе в ораниенбаумском порту, в маленькой котельной. Отапливает продовольственный склад, читает свежие газеты и журналы в матросской библиотеке, что находится от него через стенку. Пьет с доктором спирт, благо тут же расположена и морская амбулатория. И пишет, пишет свои гениальные рассказы, отстукивает их на машинке, которую носит с собой в саквояже. Авторучкой пренебрегает, считает ручной труд зазорным».

Шадрунов прав: больше всего на свете Алексеев ценил «правду-матку» или, как он выражался, «справедливость». И не упускал случая высказать ее своим товарищам.

Все, что ему не нравилось в собеседнике (собеседником, как правило, являлся тот или иной ленинградский писатель), Алексеев тут же подмечал, а затем выпаливал «правду-матку» своему визави прямо в лицо. Подобная откровенность довольно часто приводила к скандалам.

Иногда правдолюбцу пытались дать по шее, что сделать было весьма трудно: Алексеев, крупный от рождения, имел внушительный вес, благодаря чему от своих друзей (впрочем, и от недругов тоже) получил прозвище Вова Толстый.

Особо бесила собратьев по перу алексеевская привычка звонить им часика в три ночи для того, чтобы высказаться по поводу их творчества. И хорошо еще, если мастер был благосклонен. В таком случае он говорил:

– Ммм… прочитал тебя. Гениально!

Он еще что-то мычал, заставляя обласканного им автора стоять ночью босиком на полу коридора (в те времена, когда еще не существовало мобильников, телефонные аппараты, как правило, устанавливались в коридоре), а потом клал трубку.

Но чаще Вова Толстый критиковал. Мало кто мог в этом случае сохранить хладнокровие: ночной разговор с зоилом обычно заканчивался обоюдной руганью.

При своих внушительных габаритах бородатый неуживчивый Алексеев имел удивительно тонкий тенор – этот вечно недовольный бормотун преображался, когда начинал петь.

– Пою тебе, бог Гимене-е-ей…

Или:

– Не про-о-о-обуждай воспоминаний…

Или:

– Не уходи-и, побудь со мно-о-ою…

Когда он пел романсы, в нем моментально проявлялось что-то детское, бесконечно трогательное: можно сказать, душа его озарялась улыбкой, и в эти минуты не было человека, который не любил бы его.

Без сомнения, с таким голосом Алексеев спокойно мог бы поступать в Консерваторию и, вполне возможно, что и поступил бы. Но судьба сложилась иначе: трудно, нехорошо сложилась она. Впрочем, мало у кого в те годы она была особо удачной.

Владимир Алексеев появился на свет 18 марта 1940 года в семье офицера. Не секрет: поколение воевавших людей, тем более, профессиональных военных, отличалось крутым нравом. Вова Толстый на всю жизнь запомнил родительские кулаки: свидетельство тому – потрясающий по своему трагизму рассказ «Жизнь». Подростковый возраст представителя питерского андеграунда пришелся на пятидесятые годы, когда он оказался в полуголодном, ободранном, еще не пришедшем в себя от блокады Ленинграде и увидел улицы, набитые шпаной, не менее плотно набитые завсегдатаями пивные, серых торопливых прохожих, инвалидов на тележках, вечно озабоченных женщин, разгоняемые милицией барахолки.