Читать Первый принц

Он опять приснился мне сегодня – он, тень моей детской любви, родившейся, наверное, еще до знакомства с ним в ожиданиях, предчувствиях, мечтах о чем-то, не известном еще моему воображению, но уже дорогом и желанном, и ушедшей в никуда, оставившей лишь потаенную память о себе, легкую, но с горчинкой, грусть о несбывшейся мечте.

Кажется, я влюблялась в него дважды – в одиннадцать и в пятнадцать лет: в первый раз – в веселого и обаятельного симпатягу-мальчишку, потом – в красавца-парня, почти уже сложившегося мужчину. И оба раза – в него одного. Нет, на самом деле я просто обманываю саму себя – от одиннадцати лет к пятнадцати тянулась тонкой ниточкой, но все же жила в душе невысказанная грусть по нему, а потом укрепилась и разрослась до любви.

Не могу вспомнить того момента, когда впервые увидела его. Может быть, я знала всегда – вот этот высокий парнишка с зелеными, наполненными желтыми искорками, по-кошачьи сияющими глазами и короткой темно-пепельной челкой над почему-то черными, удивленно разлетевшимися бровями, – это и есть Сережка Лукьянов. Да просто Лукьянов! Тогда, в школе, у нас как-то не принято было называть друг друга по именам даже среди девчонок, что уж говорить о мальчишках. Имен просто не было – они оставались дома, а в школе – фамилии, реже – прозвища. Вот и были мы: он – Лукьянов, я – Осинкина. Зато как ласково можно было назвать по фамилии, как мелодично и нежно могла она звучать тогда, в пору первых, пробных и самых невинных и настоящих влюбленностей, и поэтому она, своя, родная, слышимая ежедневно по много раз, была привычней и любимей имени.

Да, казалось, я знала его всегда – общие знакомые, одна улица, соседние дворы, примелькавшиеся лица… И когда в шестом, экспериментальном, набранном из отличников и талантов классе, в котором, к своему удивлению, оказалась и я, появился Лукьянов, он мне уже был откуда-то знаком – этот высокий и плечистый мальчишка со смешной, мягкой, словно путающейся в ногах походкой. И я не заметила поначалу в кругу новых знакомых, что именно он давал мне забавные и одновременно ласковые прозвища, которые мгновенно прилипали, сливаясь с моим именем в единое и ничуть не обидное целое, именно он мимоходом ставил мой стул ножками на парту, чтобы поймать мой взгляд – сначала возмущенный, а потом понемногу теплеющий от его добрых и игривых лучистых задорных глаз.

И вдруг однажды я увидела, заметила и – поняла, но не поверила.

Еще бы, в свои одиннадцать лет, я, недавно потерявшая отца, была одинокой и брошенной всеми и одновременно – бывшие верные подружки выразили свои соболезнования, посочувствовали. Но они шли вперед и жили дальше, не понимая, и не желая задумываться о том, что я остановилась и замерла, застыла в каком-то миге из прошлого, не умея жить без самого лучшего в мире папы, – пожалели недолго, да и оставили где-то в стороне от себя.

Мама же боролась за выживание, пропадая днями напролет на работе, – незаконченная перестройка соперничала с проклевывающейся новой стихией, называемой демократией, денег не было – помнятся только гуманитарная помощь в виде пакетов сухого молока и трех свитеров, присланных из Америки, и вафли с сосисками, приносимые мамой два раза в месяц – пятого и двадцатого, в день зарплаты. Килограмм сосисок и пакетик вафель с грецким орехом были тогда настоящим праздником! И все думалось – если бы только был папа, если бы… И плакалось как-то само собой, дома – часами напролет, незаметно и привычно. И когда я, наконец, очнулась от своего горя, словно кошмарный сон, вспоминая свою жизнь за последние два-три месяца, и чуть-чуть, самую каплю, но все же захотела жить – я вдруг ощутила себя никому не нужной, отодвинутой в сторону, просто лишней и чуждой – для всех, как будто меня и не было.