Угораздило!
А как ещё скажешь по-другому? Он не собирался становиться грабителем могил. Хотел обучиться ремеслу сапожника, завести своё дело и жить, как все.
Жить, как все, означало – приобрести мастерскую, а потом и лавку, жениться, наплодить кучу детишек, работать с утра до ночи, не разгибая спины, раз в неделю ходить в храм и пару раз в кабак. Если повезёт, (а почему должно не повезти?), то сколотить состояние, нанять подмастерьев, обучить делу старших сыновей и взвалить со временем всю работу на них. А самому уйти на покой, сведя для себя заботы к обходу лавки и мастерской дважды в день.
Препятствием к осуществлению этих грандиозных планов было отсутствие денег на обучение. Пустые карманы, дело нешуточное! Родители оставили ему сущие крохи, которые очень быстро исчезли даже при самой скромной жизни. Дом, построенный ещё прадедом, давно обветшал и грозил развалиться при особо сильном порыве ветра. Но налог городу, королю и церкви за него требовалось платить, а откуда взять деньги?
Он помнил завет отца – «Что бы ни случилось, какая беда не заставила бы тебя страдать, не потеряй дом! Даже если это единственное, что у тебя останется, ты можешь считаться членом общины, а значит рассчитывать на её помощь. Но это только тогда, когда твой дом стоит среди домов соседей. Без дома ты никому не нужный бродяга. Поэтому – береги дом!»
Легко ему было говорить! Он-то был рудокопом и всегда имел за свой нелёгкий труд несколько лишних грошей, а значит, мог рассчитывать и на кружку пива в трактире, и на дешёвый платок для жены, и на то, что налог за дом, которым он так дорожил, будет уплачен.
Вот только оставить, хоть что-то существенное единственному сыну, он не смог. Не оставил даже профессии.
В этом не было вины отца, просто руда в горе иссякла. Это случилось ещё при жизни родителей. Несчастье поразило десятки семей рудокопов, в одночасье оставшихся без куска хлеба. Большинство вынуждено было сняться с места и уехать в поисках счастья. Кое-кому удалось наняться в батраки к богатым крестьянам. Отец тоже пытался, но рудничный кашель, проходивший, по его словам в горе, на поверхности не давал житья, а во время работы в поле сгибал человека пополам, едва не на каждом шагу. В общем, ничего из этого не вышло, и, вдосталь хлебнув горя, старый рудокоп убрался в могилу меньше, чем за год, в то время как его семья подошла к порогу нищеты.
Мать ушла вслед за отцом ещё через три месяца. Она не болела, просто умерла без видимых причин и всё. Соседи поговаривали, что муж увёл её за собой, потому что ему было скучно одному в могиле. Может быть и так, но что было делать теперь их двенадцатилетнему сыну? Самому идти в батраки?
Он бы пошёл, если б взяли! Но наниматели указывали ему на дверь, едва взглянув на тощенькую фигурку подростка и его ножки-ручки палочки. Ясно, что такой много не наработает. Сначала его откормить надо, дать чуток заматереть, а потом уж приставлять к делу. А кто ж его будет кормить задаром?
В городе тоже работы не было. Большинство мест даже младших подмастерьев были заняты и вообще считались наследственными. В богатых домах, где требовалась прислуга, на голодранца-недомерка смотрели косо – «Воровать будет! Они все такие».