В тесной кухне пахло тряпкой и жареной рыбой. Из раковины выглядывала грязная сковорода. На полу, покрытом линолеумом, блестели матовым блеском застарелые пятна. Тёплый весенний ветер задувал в открытую форточку и поигрывал серой тюлевой занавеской. А на узком подоконнике стояли в ряд, как солдаты, пакеты из-под молока со срезанным верхом. В пакетах прочно обосновалась рассада.
Танька Рыбкина, рябая и крупитчатая бабёнка лет тридцати, смахнув на пол крошки и сбросив щелчком таракана, расположилась за кухонным столом. Правую ногу Танька поджала под себя, отчего стала казаться ещё дороднее, и телеса Танькины свесились с табуретки по обе стороны. Сдвинув брови, сопя и высунув кончик языка, Танька что-то писала.
Почерк у Таньки хоть и разборчивый, но какой-то чудной. Буквы, вытянутые и тощие, украшены крючочками. Точно Танька вначале написала, а потом давай украшать, кренделя навешивать.
«Евгений!
Я не стану называть своё имя потому что дело не в этом. Но я не хочу молчать больше потому что мне тебя жалко. А я человек чесный и прастой. И не могу за просто так смотреть на разные там несправедливости. Особливо когда кого-нибудь забижают хорошего мужика. А ты мужик хороший и даже очень сексуальный. А когда над хорошим человеком смеются мне такого человека завсегда жалко. Ты не достоен чтобы над тобой весь город смиялся. Ты достоен лучшего. А чего ты такой сексуальный всю жизнь должен маятся. И все смеются; тоже нехорошо.
Но я ещё не сказала в чём дело. Дело в том что одна наша общия знакомая которую ты имеешь честь любить; тебя обманавает. Я то её давно знаю. И могу тебе сказать; она тебя недостойная. Ты на ней женился я знаю почему; потому что она дюже смазливая. А от таких баб самый капец мужикам. Красивая баба что картина; повесь на стенку и любуйся а толку мало. Потому с лица то воды не пить. Ты баб то не знаешь а уж я то знаю. Потому сама. Которая баба красивая то стапрацентная стерва. И твоя тоже. Ты то её любишь это сразу видать. А она? Спроси себя. А я тебе отвечу; нет не любит.
Конец ознакомительного фрагмента.