Читать Запретная любовь
Село, в котором произошла эта история, расположилось на высоком берегу, там, где в Лену впадает речка Красная. О речке можно сказать, что получила она свое название из-за красной глины, покрывавшей ее дно, от этого и вода кажется красноватой. На самом деле она прозрачна и чиста, и приятна на вкус. А еще она вылечивала от зоба, распространенной на Лене болезни, о ней писал еще Короленко.
Чуть ниже устья Красной, посреди Лены, тянулся остров Смородичный, и когда на Лене и Красной совпадали ледоходы, возле острова обязательно образовывался затор. Вода в реке стремительно прибывала – буквально бежала в гору, и вскоре село превращалось в остров. Через неделю, а то и раньше, вода, так же стремительно, убегала, оставляя вокруг села ледяные поля, на радость ребятишкам, целый день не вытаскивающим изо рта отслаивающиеся с легким, хрустальным звоном льдинки.
Но этой весной, весной сорок шестого года, Красная очистилась ото льда раньше, чем пошел ледоход на Лене, и ничто не мешало могучей реке. Льдины с шумом и треском взгромождались друг на друга, обгоняли, сталкивались, выпихивали слабых на берег. На некоторых остались следы дорог – эта шла к проруби, а вот по этой ездили на остров или на ту сторону за сеном. И невольно представлялись люди, что ехали в мороз, закутавшись в тулупы. И неважно, из какой деревни, ближней или дальней, все мы были как бы родственники по Лене, и охватывало чувство единения… Как сказал один умный человек, все наши деревни нанизаны на Лену, как бусины бисера на нить. А все эти отметины на льдах были как письма: мы живы, здоровы, чего и вам желаем. Иногда, обычно в сильное наводнение, мимо проносило дома, сараи и бани, заборы, и все сочувствовали пострадавшим и гадали, кому так не повезло.
Ледоход – есть ли на свете еще такое же захватывающее зрелище? Кажется, река уносит все твои горести и печали, а в душу входит что-то новое, светлое, очищающее, и появляется надежда – впереди будет только хорошее. В детстве мы всегда убегали с уроков, только заслышав гул ледохода, и это было ненаказуемо. Да и взрослые на время отрывались от дел и выстраивались на косогоре. Редко кто мог усидеть в такое время дома.
Так и в эту весну все дружно высыпали на улицу. Наблюдали ледоход и стоявшие на крыльце сельповского магазина. Представляли они собой очень и очень живописную группу. В середине, в красной рубашке и черных брюках, молодой якут, Алексеев Гавриил Семенович, председатель сельпо, на селе его звали ласково – Ганя. По краям, словно сошедшие с картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», два грузчика-бугая. Слева Адам в синей косоворотке и в таких же широченных шароварах, заправленных в сапоги, пояс перетянут красным кушаком – длиной он в несколько метров и служит для того, чтобы при тяжелом труде «не развязался пупок». Был Адам неимоверной силы, спокойно носил по три мешка, а еще много лет молчал. Немым он был не всегда. Виновата его жадная до денег жена – не давала ему не только на водку, но и на табак. Адам подрабатывал еще и сторожем, но и эти деньги перекочевывали в карман благоверной. Однажды в магазине начали перебирать печь и отверстие от трубы на ночь закрыли брезентом. Адам утром сдал смену старому якуту Слепцову и вроде бы ушел. А сам спустился через отверстие в потолке в магазин и – к ящику с водкой. Слепцов услышал шум, подошел неслышно и спросил: «Адам, ты что, не ушел еще?» У Адама, впервые в жизни решившегося на воровство, было такое внутреннее напряжение, что от испуга он онемел. И сделался после этого совершенно другим человеком, сторожить перестал, а жене давал денег столько, сколько считал нужным. Шли годы, а он все молчал. Местный юморист Серкин даже высказал догадку, мол, Адам давно может говорить, но молчит специально: