Ей вновь показалось, что он над нею издевается. Раззадорил ведь. И уже неделю строит из себя джентльмена. Чебурашка или очаровашка? Конечно, лопоухий. Или лапоухий?
Цветы носит. Такой вежливый. Не как в первый день. Язык-то как помело. Не успеваешь запоминать. А как только зайдет в комнату кто другой, так тут же заявляет:
– Видал, без году неделя, как знакомы, а уже слово не дает сказать.
Сразу меняется. Лицедей.
Остряк-самоучка.
И где только таких берут?
Речевик.
Или находят?
Текстовик.
Как в капусте?
Нет. Такой.
Сам по себе.
Как будто.
Соло на клавиатуре
Они что, во мне Набокова увидели?
Алена Дарнова выжидала, всматриваясь в его подвижные черты лица, в его угольные (от слова уголь) черные нечитаемые глаза.
Все у него было как будто на лбу написано. Совсем не оригинальный друг. Совсем. Читается как будто на раз-два. Но уже несколько раз ей пришлось поймать себя на том, что погорела с его предсказуемостью.
И ведь вроде такой предупредительный. Все на ходу соображает. Салфетку уберет, а ведь наверняка обронила бы. Или чашку. С ними совсем не везет. Или провод из-под ноги вытащит, а могла и споткнуться, и зацепиться.
Отгадчик, что ли?
Вот и сейчас, вот-вот, снова, да, также, снова, нет, не прячься, как будто ухмыльнулся, когда она не выговорила его фамилию. Специально как будто нашептывает ее, – эту как ее, чтоб ее, на букву начинается, – словно ждет, что ошибусь.
С чем он сегодня?
Со сборником.
– Тре, тре, тре, – сложно повторить, а он молчит. Выжидает.
– Тимур, – по слогам, – Трембо «Дубликат героя».
– Рубрика?
– Да, рубрика. – Снова промелькнуло. Издевается. Нет. Показалось. А так хочется, чтобы спинку почесал или погладил, как в тот раз, или как в ту ночь чтоб поцеловал. У, изверг.
Медленно читает. Почти без пафоса. Без театральности.
– Ты спишь?
Это я поняла. Это точно его голов. Пусть читает.
– Нет-нет, я слушаю. – Еще бы его не слушать. Только и говорит, что о себе да о себе.
Как бы он описал запах болота или водорослей? Или этот, как его, такое прозрачное
такое гулкое прозрачное. В том коридоре разит псиной. Ощетинилась. Нужно бы пройти коридор к тому свету. Наверняка, светильник. Желтый. Тусклый. Но зачем в подвале свет в такое время, когда никто здесь не ходит? И на улице светло еще. Правда, уже темнеет. Долбанные сумерки. Дались они. Описывают их. Где же люди? Люди, ау.
И зачем? Там же еще окошко? Свет и окошко – глупость. А как одно без другого?
Какое оно узкое.
Пыль. Как бы не порезаться о какой-нибудь гвоздь. Вот так зацепишь, а потом гадай, что откуда.
Сам ты зануда. Еще так тянет. Слово простое. А тянете это «ну», как будто в нем весь смысл, чего там, жизни или, как ее, совсем сбил с толку.
В детстве бы пролезла. А тут застряла.
Ужас.
Ужас, а вдруг что. Землетрясение. Или. А вдруг придавит? Какая-нибудь трещина поползет. Много ли нужно, чтобы осесть, как избе на курьих ножках. Я же здесь совсем одна. Попробуй выберись. И как? Ни слова, ни на полслова. Муть и страх. Даже позвать на помощь. И позову. И куда кричу? И кому? И кричу ли? Ведь здесь нельзя кричать. Кто ж кричит в такую рань. Сумерки на дворе. Люди еще не проснулись.