В некоторых странах нет земли, но есть сельское хозяйство. У других нет людей, техники, но есть сельское хозяйство. А у нас есть все: земля, люди, предприятия сельхозтехники, рынки – внутренний и внешний. Нет одного – радостной работы, нет сельского хозяйства. Это означает только одно – власти жизнь страны и народа неинтересна и не нужна. А нам?
Мне кажется, что за всю свою историю мы ещё не пробовали работать и жить по-настоящему, так жить, чтобы открывать бесконечные горизонты…
Автор.
В 2007 году на 476 километров трассы Чита-Забайкальск, которая выходит прямиком на МАПП (многосторонний автомобильный пункт перехода) в Китай, в голой степи я купил маленькую закусочную для того, чтобы содержать бригаду, которая занималась созданием архитектурно-скульптурного комплекса в память о предках, утверждавших восточные рубежи России. Это было дешевле, чем жить бригадой в гостинице. Люди думали, что я собрался обираловкой заняться, но как всегда ошиблись. У меня были другие задачи, хотя, попутно, мы зарабатывали, кормя всех, кто заезжал к нам. Мимо шла единственная колея железной дороги, по которой непрерывно шли составы, увозя в Китай всё, что можно распилить и увезти из России, но чаще всего это был лес или металлолом. Обратно платформы шли пустые. Думаю, что и сейчас они идут пустые…
Это как раз те места, где «по долинам и по взгорьям…» Рядом была историческая Атаманская сопка, в километрах трёх – станция Мациевской, где были ветхие дореволюционные бараки, в которых жили вихрастые русские ребятишки со своими родителями. Почему я начал с ребятишек?
В один из летних дней я сидел в нашей забегаловке и увидел в окно, что по ковыльной степи к нам бредёт мальчик, таща велосипед. Вот он скрылся в ложбинке, поднялся. Вдруг возле высоких белеющих ковылей его велосипед развалился наполовину. Я вышел на крыльцо и стал ждать.
Мальчик добрался до нас, сказал, что отец его умирает с похмелья и отправил его к нам за пивом, сигаретами и хлебом. Наши девчата из кухни набили его пакет всякой снедью, он выгреб из карманов какую мелочь. Вихрастый, русоволосый с желтизной, в старых штанах и стоптанных сандалиях, он смотрел на меня не по-детски строгими глазами, собираясь прощаться.
У меня неровно забилось сердце, и я предложил подвезти его. Он достойно согласился. Мы сели в мой минивэн «Toyota Noah». У высоких ковылей остановились и загрузили в багажник его велосипед. Меня поразил год выпуска – 1961. Видимо, был в аварии, а сломался по старой сварке.
Возле барака толпа ребятишек окружила машину:
– Ни фига себе, Коляха!
– Крутой, дружбан.
– Ничего, батя очухается и сварит заново велик…
– Да его давно пора сдать на металлолом,
– Вместе с батей…
– Ты чо, дурак? А кто варить будет велик?
Мы разгрузили половинки его велосипеда, который сварит чей-то батя, видимо, сварщик. И я с щемящим сердцем поехал обратно. Долго стоял на переезде, выжидая, когда пройдёт состав, везущий в Китай настоящий кедр. Много кедра. Его вывозили уже с месяц… Попадались платформы с металлолом, откуда торчали остовы кроватей, велосипедов, ванн, тазов…
Поздней осенью того же года дул пронизывающий ветер. В нашу тёплую забегаловку ввалились два закоченевших, худых на вид, подростка в старых солдатских бушлатах. Встали у двери, робко озираясь, опьяневшие от вкусных запахов кухни.