Идея написать «Галевина» возникла у меня пять или шесть лет назад, когда в университете работал над курсовой по творчеству Шарля де Костера. В его «Фламандских легендах» мне попалась новелла «Сир Галевин» – рассказ о жизни средневекового серийного убийцы, погубившего полтора десятка молоденьких девушек. Несмотря на совершённые им злодеяния, Галевин не показался мне монстром. Я увидел несчастного, забитого, измученного человека, никогда не знавшего ни любви, ни обыкновенного человеческого участия. Общество, в том числе общество самых близких ему людей, отвергло его, и у меня возник вопрос: может ли общество, человека отвергшее, требовать от отвергнутого соблюдения установленных этим обществом норм? Должен ли человек соблюдать общественный договор, давно нарушенный второй стороной?
Годами меня волновало, как написать этот роман про серийного убийцу и не скатиться к динамическому сюжету банального триллера. Ответ мне подсказали два произведения – «Мантисса» Джона Фаулза и «Остров накануне» Умберто Эко. Я понял, что история жизни маньяка может быть не целью, а средством, фоном – таким же фоном, каким в «Волшебной горе» Томаса Манна является медицина.
«Галевин» – это роман не об убийце, не о маленьком человеке, не о социальной несправедливости, не о человеческой жестокости; это не порнография, не автобиография и не пасквиль, как может показаться с первого взгляда. «Галевин» – это метароман, роман-ребус, посвящённый искусству, могучей стихии, великой силе бытия, которая меняет человека, и иногда настолько, что сводит с ума.
Роман построен на пастише и интертексте. Роман состоит из двенадцати глав, каждая из которых написана своим языком, соответствующим языку какого-либо автора или конкретного произведения прошлого, и наполнена вшитыми в текст цитатами из этих произведений. Кроме того, в романе не один десяток отсылок к иным творениям литературы, музыки, кинематографа и живописи; отсылок разной степени сложности – от элементарных цитат из стихотворений, входящих в школьную программу, до комплексных аллюзий на малоизвестные работы, порезанных на мелкие кусочки и разбросанных по разным главам и требующих исключительной внимательности от собирающего их воедино.
to KG
По чьему бы образу и подобию
мы ни были созданы,
нас уже пять миллиардов,
и другого будущего,
кроме очерченного искусством,
у человека нет.
Иосиф Бродский.
Нобелевская лекция
Vita brevis, ars longa.
Гиппократ
Is this the real life? Is this just fantasy?
Queen. Bohemian Rhapsody
…И остался я без работы. Может, думаю, на портного выучиться. Я заметил – у портных всегда хорошее настроение. Смущала пара нюансов. Не умею шить и мало пью. Ужасные пороки. Первый недостаток закрыл мне дверь в охранку. Второй – не позволил задержаться в журналистике.
Сегодня я написал заявление. (Это так говорится.) Если честно – просто ушёл. Ещё вернее – убежал, сгорая от радости. Ни с кем не братался. В прощальных словах редактора, брошенных наедине, угадывались облегчение и кровоточащий геморрой. Облегчение, судя по глазам, было ему в новинку. С воспалением же в пятой точке Егоров давно смирился. Как сам рассказывал, в марте 2007 года.