⇚ На страницу книги

Читать Праздность

Шрифт

Интервал

«Ни одной вороны в этой кроне…»

Ни одной вороны в этой кроне,

Вычурные веток чертежи,

Лист висит один, как посторонний,

Выросший над пропастью во ржи.

За окном октябрьская местность,

В чистом поле чистая стерня,

Старая и злая неизвестность

Так по-новому грызет меня.

Выхожу я взглядом на дорогу,

Там никто, никто не внемлет Богу!

Нету ни собаки, ни «газели»,

Сколько бы глазенки ни глазели.

Я сижу и пальцем безымянным

Вкрадчиво почесываю грудь,

Постепенно напиваюсь пьяным,

А потом вообще готов заснуть.

Буду я лежать один под пледом,

Но продолжу я соображать.

Лист последний, как объятый бредом,

Станет все отчаянней дрожать.

Он сорвется, вздрогнув напоследок,

Чтоб со мною рядом не висеть.

Голых, черных и бесшумных веток

Надо мной склоняться будет сеть.

«Кончилась пора жары и дыма…»

Кончилась пора жары и дыма,

Триста лет подобной не случалось,

И теперь уже неоспоримо —

Лето нам великое досталось.

Задыхаясь в выжженной квартире,

Замерев при кондиционере,

Жили мы как в уходящем мире,

Но в каком-то все же и преддверьи.

Я, как все, был потен, зол и мрачен,

Но при этом взял и бросил пить я.

Трудно всем и каждому, что значит —

Я участник крупного событья.

Но сломалась все-таки погода,

Развалила Вавилон жарищи,

Собирала дурь свою полгода,

Ливень хлещет, ветер так и свищет.

Мир опять прохладен, не угарен,

Вывих мира очевидно вправлен.

Снова я ни с кем не солидарен,

Самому себе я предоставлен.

Знакомому китаисту

Что ты ищешь на своем Тибете?

Расскажи, развей тоску мою.

Что за хрень имеешь на примете,

Разве нет такой в родном краю?

К тайнам, что открыл бродячий Рерих,

Я всегда был почему-то глух…

Но, допустим, вышел ты на берег,

За которым сразу – чистый дух.

Совершив предписанные пассы,

Рухнув лбом среди гундосых лам,

Ты под ивами высокогорной Лхасы

Отряхнешь с души ненужный хлам.

Но встает вопрос про разных, многих,

Кто житейских не осилит пут,

Про похмельных или про безногих,

Как им добрести в обитель Будд?

Бог не должен жить в районе Кушки

Иль сидеть в горах в большом дому,

Мы в обыкновеннейшей церквушке

Запросто являемся к нему.

«У пруда компании гуляющих…»

У пруда компании гуляющих,

Под каштанами, под кленами и липами,

Пара уток, вразнобой ныряющих,

Очевидно, покалякать с рыбами.

Пара лебедей, они под ивами

Гнутыми покачивают шеями,

Выглядят немного несчастливыми,

Тихими застенчивыми феями.

Гуси на виду, и тоже парою.

Гогоча сойдясь, опять расходятся,

И за их многосерийной сварою

Наблюдают все, ну все, как водится.

«Облака плывут довольно плавно…»

Облака плывут довольно плавно,

Как и принято, растет трава…

Все же в мире что-то неисправно,

Где-то отошло едва-едва.

Дождь идет, как он обычно ходит,

Время точно по часам течет,

Кто ж сомненья эти производит?

Для чего нам этот новый черт?

Знаю точно: если дверь открою,

Нету там убийцы с топором,

И слова я как обычно строю,

Шариковым действуя пером.

Начертал я на бумажной тверди,

Поделиться можно только с ней:

«Бытие не есть дорога к смерти», —

Но от этого еще страшней.

«Было ветхим и сырым то здание…»

Было ветхим и сырым то здание,

Там жилось укромно и мучительно,

Молодое хмурое создание

Этот дом любило исключительно.

Но изведено подспудным рвением,

Взяв у матери рубли наличные,

И себя считая, видно, гением,

Укатило на пути столичные.

Понаписано в Москве, да и повыпито,