Читать Ищи меня

Возможно, мы умирали в Лондоне от чумы. Возможно, обороняли от ирокезов форт на берегу озера Делавэр. Или несли по улицам Парижа камни из стен Бастилии. Очень даже возможно. Я ведь тоже не всё знаю.

Ветер пел свою заунывную песню, бросал изредка в стекло пригоршни снежной крупы. Свеча медленно оплывала на столе. Огонек вздрагивал, и по стенам комнаты метались тени.

Зина теснее прижалась к Алексу и натянула повыше одеяло.

– Замерзла, родная?

– Немного.

Холодной и голодной выдалась зима восемнадцатого года, и немудрено было замерзнуть в нетопленом Петрограде. С домов по приказу новой власти содрали вывески, и на месте огромных золоченых кренделей над булочными, ножниц над портняжными мастерскими, рогов изобилия над бакалейными лавками зияли грязные некрашеные пятна. С прилавков давно исчез хлеб, вернее, осталось два его сорта: «опилки» – рассыпающийся, с твердыми остьями – и «глина» – темный, мокрый, с прозеленью. Топили только в общественных зданиях и комитетах. В квартирах же поселились печки-буржуйки, которым скармливали мебель, подшивки журналов, книги. По улицам ходили матросы в пулеметных лентах, с бешеными глазами. Новая власть изымала излишки: комнат, ценностей, одежды и обуви. Казалось, город полнится неутолимой тоскою и злобой.

Друзья и знакомые бежали – кто за границу, кто в деревню. Одни уже уехали, другие собирались в дорогу, третьи намеревались…

Бежала и Зина. Неизвестно, какими правдами и неправдами раздобыл Алекс билет на отходящий завтра с Варшавского экспресс до Брюсселя. Поезда курсировали без всякой оглядки на расписание, и уехать обычным путём было невозможно. Сегодня вечером Алекс принес билет и выложил на стол.

Увидев этот клочок бумаги, Зина почувствовала, как внутри обрывается что-то. Вся прежняя жизнь сворачивалась в комочек, который можно положить в карман. Вся, вся – и детство, и maman c papa, и юность, и Коктебель, и даже последняя неделя, проведенная с Алексом.

– Вот, Зина, – с усилием выговорил он, глядя на билет.

– Вижу.

– Завтра поезд.

– Как – завтра?! – ахнула Зина.

Алекс привлёк её к себе, прижал и заговорил куда-то поверх волос:

– Здесь нельзя оставаться, и уехать почти невозможно. Поезда едва ходят. Нужно отправляться завтра, моя хорошая.

– Я понимаю, – Зина всхлипнула коротко и подняла голову. – А как же ты? Что будет с тобой? С нами?

– Выберусь позже. Выберусь и найду тебя в Брюсселе…

Теперь Зина прижималась к Алексу, пытаясь запомнить его всей кожей, впечатать в себя, избыть накатывающий волнами страх.

– Мне тревожно, Сашенька.

– Самому неспокойно отпускать тебя одну.

– А что, если мы не встретимся? Не найдем друг друга в Бельгии? Или… или не доедем до неё?

– Всякое бывает, моя хорошая, – Алекс осторожно потерся носом о Зинин висок. – Всякое… Тогда мы встретимся в следующей жизни.

– В следующей жизни, – задумчиво повторила Зина. – Ты всё ещё веришь в это?

– Во что-то же нужно верить.

– И мы встретим друг друга жизнь спустя, да?.. – невесело усмехнулась Зина.

– Непременно встретим, родная. Встретили же в этой…

– То будем… – Слезинки набухли в уголках серых глаз, дрогнули, покатились по щекам. – То будем уже не мы.

– Надо собираться, милая.

На следующий день Алекс запил. Пил, как свойственно русскому интеллигенту – в чёрную, запоем, не разбирая с кем, не помня себя и не трезвея. Брёл, шатаясь, через мутную простуженную ночь, и ватное небо палило в него картечью снежной крупы в прорези между крышами проходных дворов-колодцев на Старо-Невском.