Читать Мой дядя Пир-Будаг

Шрифт

Интервал

* * *

Наш аул, приютившийся на склоне величественного и первозданного Кавказского хребта, был похож на груду каменных плит, свалившихся к подножию скалы с громадной высоты. Испокон веков жили в нем мои предки. Жили, как живут и поныне люди в «медвежьих углах», безропотно подчиняясь суровым законам дикой природы, стараясь сохранить лучшее из патриархальных устоев.

Университетом наших отцов был сельский годекан, где собирались мужчины и просиживали часы досуга или ждали очередного призыва муэдзина на молитву в мечеть. Здесь сообщали новости местные и государственные, если доносили их сюда случайные прохожие, приезжие или посыльные. Здесь решали дела житейские, тяжбы и споры. Открыто, неподкупно, при всем честном народе.

Учителями и судьями были убеленные сединами старейшины родов. Это они, почтенные аксакалы, в которых так удачно сочетались житейская мудрость и наивность детей природы, учили сынов своих и внуков ценить честь и совесть дороже жизни, презирать двуличие и ложь, мириться с нуждой, не бояться горькой правды, служить достойно, не нарушать клятвы и данного слова даже в ущерб себе, быть милосердными к немощным.

Жили бедно в убогих саклях, восхваляя Аллаха за хлеб насущный, которого вдоволь не было. Урожая с жалких клочков плодородной земли едва хватало на полгода даже середнякам. Поэтому вся мужская часть населения, к которой относились и мальчики с восьми лет, изучала помимо дел хлеборобских различные ремесла.

Большинство моих односельчан были медниками и лудильщиками. Каждую осень после уборки урожая спускались они со своих бесплодных высот в плодородные предгорные степи, где в шумных городах и богатых селах искали заработка, чтобы к весне снова возвратиться к семьям на побывку и поддержку.

Некоторые умельцы-отходники со временем переселялись в города с семьями, оставляя в ауле своих стариков, и лишь когда жизненный путь их приближался к финишу, возвращались к могилам предков.

Родители мои тоже в свое время уехали из аула и поселились в одном из губернских городков, где я и явилась на божий свет.

Моему рождению, как и вообще рождению девочки в те времена, видимо, не очень обрадовались. И потому, как только я встала на ноги и начала понимать, что можно, а что нельзя, меня отвезли в аул к дедушке и бабушке.

Старики были довольны. Они боялись, что, живя в городе, я не буду знать родного языка, обрусею, а еще им, наверное, было скучно без малых детей.

Поскольку в тот бездумный период детства мне было безразлично, с кем жить, я легко перенесла разлуку с родителями и была вполне счастлива, обласканная нашей многочисленной родней.

Мой дедушка Исмаил в те годы считался одним из старейших нашего рода. Неподкупной справедливостью, бесконечной добротой, беспредельной щедростью и разумной строгостью он умел заставить сородичей не только считаться со своим возрастом, но и уважать себя. Говорили, что моему дедушке около ста лет, хотя никто не знал точно, когда он родился. Известно было, что в то время шла русско-турецкая война, а в день рождения лил дождь…

Дедушка даже в пожилом возрасте имел приятный, благообразный вид. Белая, мягкая, как первый горный снег, борода приятно сочеталась с серыми бровями и нежной, розовой кожей лица. Вот только глаза, большие, миндалевидные, были мутными – к старости он ослеп.