Читать Испанский воротник. Сборник историй из детства

© Елена Бузова, 2018

ISBN 978-5-4490-4362-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Старый частный сектор в городе – это как остров невезения в океане комфорта.

Именно так думали жители частных домов, в которых не было ни централизованного отопления, ни воды, ни газа, ни теплого туалета, ни душа, ни ванны. Зимой, протаптывая дорожки в снегу от дома к колонке с водой, шли люди, чтобы набрать несколько ведер или бидонов воды для собственных нужд. Колонка на улице зимой замерзала и жильцам частного сектора ничего не оставалось как укутывать ее одеялами и чем-то подогревать. Колонка являлась источником жизни, как в блокадном Ленинграде.

А по другой стороне дороги стояли друг за другом, как домино, пятиэтажки, в которых было и тепло, и вода, и свет, и газ, и канализация. Но кто же пустит чужого «частника» к себе в квартиру за теплой водой?

А какова романтика затопленных участков во время весеннего половодья, грязь во дворах, цветники за изгородью, огороды на заднем дворе с огурцами, помидорами, луком, петрушкой, кустами малины, крыжовника, яблонями, сливами и вишнями. Ни один житель пятиэтажки не мог наесться «зелепушек» в начале лета, нахвататься глистов с поднятыми с земли и съеденными фруктами и овощами, а потом насидеться вволю в туалете с выгребной ямой и, уж точно, не могли нанюхаться аромата, расползающегося по всей округе, когда приезжали ассенизаторы – машины для очистки выгребных ям.

В ту пору мне было лет пять. Почти все свое свободное время я проводила с бабкой и слепым дедом, который никак не хотел отдавать меня на растерзание воспитателей Детского сада. Я говорю: «почти» потому, что вечерами папа и мама читали со мной книги, зимой строили ледяную горку во дворе, играли, папа водил меня с собой в керасиновую лавку за керосином для лампы, а вот днем… И чему я только не научилась сидя дома с бабкой и дедом: и плевать на раскаленную докрасна заслонку в печке, и дразнить бабку, и плясать под гармошку с бубенцами, на которой играл мой дед, и нюхать с дедом табак, и петь сидя на завалинке перед домом жалобные песни. Все как в фильмах про беспризорников. И все это происходило днем, когда отец и мать были на работе и видеть моих подвигов не могли. Но однажды моему отцу, ведущему инженеру-конструктору на заводе, сообщил коллега как здорово и жалобно я пою, жаль только руку для милостыни не протягиваю. Мой папа хотел не такой судьбы для своей дочери, и внимательно расспросив меня обо всех моих способностях, вынес вердикт: «В детский сад! Срочно!» С того момента папа проводил со мной практически все свободное время, исправляя ошибки деда и бабки в моем воспитании и моих познаниях…

А какие затейливые имена были у наших соседей: тетя Груша, дядя Ляля, тетя Мила, тетя Зина.

Тетя Груша (я вообще не могла понять долгое время почему женщину зовут как дерево) запомнилась мне тем, что зимой так сильно укутывала своих внучат-двойняшек, что они не могли опустить руки вниз и так смешно и ходили с растопыренными в стороны руками, замотанные шалями в несколько слоев.

Дядя Ляля катал детвору на мотоцикле с люлькой только когда был «подвыпимши». «Под шафе» он был чрезвычайно добр и ласков. Но его старая мать, бывшая помещица, Мария Егоровна понимала, что такие «покатушки» опасны. Она всегда прогоняла нас и была очень строга, ходила в темных одеждах до пола и пугала колючим взглядом и крючковатым носом. Мы «за глаза» называли ее ведьмой. Мария Егоровна, как я узнала позже, действительно была хозяйкой поместья, состоящего до революции из десятка домов. Но при советской власти ее семью раскулачили и отобрали дома под заселение пролетариата. У нее остался только один дом, состоящий из трех этажей, но к 60-м годам 20 века превратился в развалюху. Напоминанием, что некогда это была усадьба, осталась лишь небольшая рощица из берез возле ее дома…