Стиву было шесть лет, и он был малышом. Нет, он сам об этом знал не только потому, что был младше всех – и Энни, и Мика, и тем более Кристофера. Он знал, что он малыш, потому что видел, как терпеливо выслушивает его рассказы о детских событиях отец и улыбается, глядя на него, мать.
Отец был совсем другим с братьями, особенно с Кристофером. Они боялись его, и Стив знал, что ему и Энни повезло, так как они ещё маленькие, а Энни вообще девчонка. Ещё он знал, что, когда станет большим, как Кристофер, а тому уже целых двенадцать, отец и с ним перестанет быть терпеливым. Вернее, не знал, а чувствовал где-то внутри.
Стив не думал о том времени, когда тоже будет вытягиваться в струнку и смотреть отцу в глаза, отвечая на его вопросы. Дети не умеют пространственно думать. Он определённо чувствовал, что это когда-нибудь произойдет, но ещё очень-очень долго ждать, и вообще, некогда думать о таких серьёзных вещах, когда вокруг полно важных дел. Вон уже вечер давно, а Стив до сих пор не знает, куда спрятать медную монету, которую нашёл во дворе возле большого сарая. Если не спрятать, братья обязательно отнимут, ещё и надают по лбу болезненных щелбанов, а Энни начнёт канючить и грозить, что расскажет маме, что она видела, как Стив писал на стену дома, тогда как это строго запрещено. Объяснять маме, что идти до туалета очень долго и если он пойдёт, то не успеет посмотреть, как старина Джим распрягает лошадь, бессмысленно. Мама всё равно рассердится. А значит, придётся отдавать Энни медное сокровище, и это очень плохо, ведь Стиву надо собрать кучу денег и купить себе новенький велосипед. Точно такой же, как у задаваки Коэна с соседнего ранчо.
Мучительные раздумья Стива о судьбе монеты были прерваны криком матери:
– Стивви-сорванец, беги быстро сюда! Пора мыть руки и ужинать!
Сорванцом мать называла только Стива, и что-то в её голосе в эти минуты менялось в сторону умиления. Стив думал, это из-за того, что она его любит. Нет, она всех любила – и Энни, и старших братьев, но ласково-нежно сорванцом называла только Стива, и, наверное, поэтому ему хотелось думать, что мама его любит не так, как остальных, а по-особенному.
Он спрятал монетку в карман широких шорт на лямках и побежал в дом.
Ещё один летний день тысяча девятьсот семьдесят первого года близился к концу, семейство Питера и Мэрилин Дженкинс укладывалось спать, постепенно стихал гул голосов, и Стиву, которого уложили раньше всех, казалось, что звуки вокруг него постепенно выключаются, как лампочки.
Вот одна лампочка погасла, вот другая. А это что такое?
Нет-нет, я пока не сплю…
Ночью Стиву приснился сон. Сны ему, конечно, и раньше снились, но такие, как этот, – ни разу. Сон был ясный, близкий и показывал себя в мельчайших подробностях. Возможно, поэтому Стиву удалось не упустить ни единой детали.
Сначала он увидел дверь. Это была хорошо знакомая ему большая дверь белого цвета, ведущая из холла в столовую, и её ещё недавно красили, и старик Джим ругался, что юные леди и джентльмены могли бы помочь ему, а не толкаться под ногами и не мешать трудиться рабочему человеку.