Читать В сторону света

«Бесконечная, плоская, как стол, равнина. Всюду пески, там и сям солонцы, полынь, саксаул, караваны верблюдов, ветры, палящий зной летом и невыносимая стужа зимой… – писал об Оренбурге в 1890 году писатель Владимир Кигн-Дедлов. – С вокзала нас везёт извозчик странного вида. Странен он сам, потому что он татарин; странна его беспокойная, плохо выезженная лошадёнка киргизской породы; но странней всего экипаж: маленькая долгуша на дрогах. Путь к гостинице идёт пустынной песчаной площадью, на далёких окраинах которой виднеются дома. За площадью налево, среди соснового сада, окружённого высоким каменным забором, стоит какое-то белое здание. По углам его – башни с китайскими кровлями. Из-за них поднимается минарет, увенчанный полумесяцем. Здание называется Караван-сарай. Тут живёт губернатор последней европейской провинции».

Странное дело – память. Что-то укладывается в её копилку на самом заметном месте, а что-то прячется глубоко, в потаённой глубине. И только чудо способно оживить нечто забытое, какая-то случайная деталь, случайное фото.

Оренбург. Награда моя и грусть! Здесь, где стоит ныне гордо Пётр, мы когда-то тащили с другом бредень, сбежав из школы на рыбалку. А за десятки лет до меня – маленький Лёва Бураков: «Уходили с Урала до того, как садилось солнце. Боялись возвращения лихорадки. Она и так истерзала нас. На дворе жарища, а тебя бьёт будто током, на койке чуть ли не на метр подскакиваешь, а зубы лязгают так, что на соседней улице слышно. Малярия пришла вместе с войною. Озера заливали нефтью – это чтобы комарьё извести. В школе насильно давали противный зелёный акрихин. Но малярия не сдавалась. Притихнет, а сырым вечером вдруг ка-ак схватит!» (Л. А. Бураков. «Фантик от счастливого детства». Повесть).

За воспоминаниями о школьных походах на Урал листаю подборку фотографий об Оренбурге дальше. Цветные, художественные, исполненные на современной технике. Разве мы, мальчишки, могли мечтать о таком качестве? Мой первый фотоаппарат подарил мне дед. Это была плёночная «Вилия-авто», подобранная женской резинкой от волос, чтобы крышка самопроизвольно не открывалась. И резинка встаёт перед глазами, вырезанная из велосипедной камеры – неаккуратная, с пляшущими краями. Первая попытка самостоятельно проявить плёнку увенчалась полным фиаско. Весь негатив, самопроизвольным способом слетевший со спирали, попросту слипся в проявителе и фиксаже. Отец открыл бачок первым, посмотрел, вздохнул и изрёк: «Бракодел».

Мой дядька испытывал много насмешек в свой адрес, так как работал в советской милиции. Стандартные шутки про то, что в каждой семье не без урода, он вынудил себя научиться пропускать мимо ушей. Тучный, тяжёлый, дядька мог у всех на глазах поглотить огромный таз пельменей. Но при этой гастрономической страсти он просто люто и паталогически ненавидел лук. Бывало, когда хотелось, чтобы еды досталось вдоволь семье, мы нарочно сливали ему, что «бабушка втихаря сунула в фарш три луковицы». Подобного было достаточно, чтобы родственник к прекрасной еде не проявлял никакого интереса, а мы сами наедались от пуза.

В памяти возникает салон автомобиля «Победа». Сижу ребёнком на заднем диване машины и придерживаю руками две фляги с помоями. За рулём отец. Везём корм поросятам, которых завели у бабушки в частном дворе. Свиньи – животные смышлёные, прекрасно дрессируются. Весь околоток любил наших хрюшек, которые на бис с удовольствием исполняли весь собачий набор от «сидеть» до «апорт». Вот и возили мы нашим импровизированным циркачам корм из ближайшего детского сада – всё, чем привередничали тамошние дети.