Когда-то мой товарищ завел собаку. Это был еще щеночек, и его чрезвычайно строжили. А я приходил в гости и незаметно его баловал: то по голове поглажу, то пузо почешу, а то незаметно скормлю кусочек мяса или колбаски.
Потом жизнь нас развела, и я попал в этот дом лет через шесть. И могучий породистый пес, услышав мой голос, бросился ко мне, отчаянно заскулил по-щенячьи, стал тыкаться носом, повизгивая, а потом и вовсе перевернулся на спину и стал дрыгать лапами. Хозяева были удивлены – они его таким не видели.
Потом, когда пес стал совсем старым, у него отказывали задние лапы, он даже не мог подняться. И все равно, если я приходил, он радостно повизгивал и старался лизнуть руку.
…Я также с детства помню всех людей, которые любили меня, которые вовремя сказали доброе слово. Меня это согревает всю жизнь, и я всем этим людям очень благодарен.
* * *
Когда-то, в 88-м году, я встретился с Евтушенко. Встретился не где-нибудь, а в Омске. У Евтушенко был авторский вечер. Полный зал народу, в проходах стояли. После выступления выстроилась очередь, человек сто пятьдесят, подписывать книжки. А у меня была с собой рукопись со своими стихами, и я в эту очередь зачем-то затесался. И видимо, выглядел со своими листочками достаточно нелепо, потому что Евгений Александрович обратил на меня внимание и говорит:
– Это что у вас, стихи? Заходите.
И вежливо сказал ожидающим:
– Извините, мне надо поговорить с поэтом.
Он внимательно посмотрел небольшую подборку, на нескольких листах поставил плюсы, а на первом стихотворении размашисто написал: «Кириллу Ковальджи: дорогой Кирилл, горячо рекомендую тебе очень талантливого Женю Ройзмана…»
Стихотворение было следующее:
В Империи развал. Шумят рабы.
Спартак в ударе. Просветлели лица.
Но чучело Вождя в плену томится,
А из провинций все текут гробы.
Окраины бурлят. Им отделиться
Хотелось бы. Кто в лес, кто по грибы —
Куда угодно. Лишь бы от судьбы.
А Император волен застрелиться.
Сенат прогнил. Лишь выправка да спесь.
Все скурвились. Пора срывать погоны.
Из Сирии выводят легионы.
Все правильно. Они нужнее здесь.
Империя, как тот презерватив,
Что пацаны всем скопом надували,
Вот-вот взорвется, матушка. Едва ли
Империю спасет инфинитив.
Что делать? Сам не знаю. Но держись.
И утешайся запрещенным средством.
Поэту не к лицу спасаться бегством.
Но все же крикнуть хочется: «Ложись!»
У меня от счастья кружилась голова. К Ковальджи я так и не попал. Стихи в «Юность» взял у меня Натан Злотников, опубликовали их лет через пять. Рукопись с автографом Евтушенко куда-то пропала (потому что я ее таскал и всем показывал), но доброе чувство благодарности меня не покидает. Всего-навсего отнесся по-человечески, а столько лет помню!
Может быть, и потому в том числе стараюсь помогать молодым поэтам.