Читать Седина
О Богдане я не буду знать ничего, пока она не исчезнет. Это уже потом, когда в дверь позвонит полицейский и спросит:
– Вы слышали или видели что-нибудь странное?
После того, как он поинтересуется:
– Когда вы ее видели?
После того, как он распрощается и уйдет, оставив на коврике неровный ребристый след, а в воздухе – крепкий запах сигарет "Пэлл Мэлл"; после того, как я поужинаю и высплюсь под тихий дождик за окном… после всего это я пойму, что ни разу в жизни не видел Богдану, но знаю ее, как эту закольцованную осень снаружи.
Я вспомню, как сверху доносится по утрам шум воды и гремит посуда, как за потолком кухни гудит закипающий чайник а в комнате болтает сам с собой телевизор. И там же – совсем редко – ухает басовыми соло альбом Анны Ребер 1972 года. Я не поклонник Анны: просто запомнил слова и по ним нашел записи в интернете.
Весь день и следующий, и еще один мне будут вспоминаться эти мелочи. Шорох ботинок на лестнице, двери лифта, которые, открываясь, так сочно, громко лязгают; запах духов, что повис невидимой дымкой в холле; бряцанье ключей и то, как они скрежещут в замке этажом выше; и снова, снова, снова – "Туманный понедельник" Анны Ребер.
Мне станут вспоминаться эти мелочи, и самое трудное окажется понять, что из них относится к Богдане, а что – к остальным жильцам дома. Естественно, я невольно отдам пропавшей девушке пальму первенства. Нечто вроде подаяния, только в другой, параллельной вселенной, где валютой служат не деньги, а фрагменты нас – звуки, образы, запахи.
Когда я вернусь в очередной раз домой – недели полторы спустя после исчезновения Богданы, – то вдруг пойму, как скучаю по всем крохам ее жизни. Собственная квартира покажется мне до того унылой и серой, что я спущусь к консьержу и попрошу ключи:
– Я дал Богдане послушать одну пластинку, но она не моя. Понимаете? Надо уже вернуть.
– Конечно, Вить! – ответит Кирилл Михайлович и приветливо улыбнется уголками глаз. – Конечно, сейчас. Только ты там ничего особо не трогай, а то ведь полиция и… Да, сам знаешь, – помолчит пару секунд и продолжит. – Я и не думал, что вы знакомы.
– Да, – кивну я, – немного: чашка чая, музыка. Богдана такая… уютная.
Маленькая ложь ради глотка чужой жизни. Мы никогда не пересекались.
Михалыч слегка нахмурится.
– Уютная? Ты, наверное, в нее влюблен?
– Нет! Нет! Что вы! Нет, только она мне казалась уютной. Вот и все.
– Да? Да, наверное, – мужчина посмотрит вверх и почешет шею. – Хотя мне она всегда казалась немного растерянной. Или потерянной?
Любопытно: часто ли мы говорим о людях, что они растерянны? Вот спрашивает вас некто о подруге:
– Как тебе она?
А вы в ответ:
– Растерянная.
Нет, странно звучит. Скорее мы скажем:
– Красивая. Немного с придурью, но красивая.
Или:
– Веселая. И стрижка неплохая.
А может:
– Ну и высокая она!
Но потерянная?
В квартире Богданы меня встретит тот затхлый аромат, который обычно замечаешь весной в загородных коттеджах. Запах пыли и покинутых комнат, распятых на вешалках платьев с нафталином и плесневелого сыра в холодильнике. Квинтэссенция замкнутости в себе.
Я открою окно, и внутрь хлынет поздняя осень. Там, снаружи, она красит дни в цвет мокрого асфальта и желто-алых листьев. В непроглядную хмарь дождливого неба, которое иногда будто подсвечивается и становится жгуче, невозможно синее, точно крылышки зимородка, и словно бы улыбается нам на прощание.