Читать Ad infinitum
Чанель вручает Бэкхену фотоаппарат с видимой небрежностью, а сам садится на скамейку у стены и ставит молодежный знак «V» у лица, уже надевшего искусственную улыбку.
– Потом побросаем эти фотки в почтовые ящики моим друзьям, у которых я во всех черных списках, – говорит парень, пока Бэкхен настраивает объектив, чуть нагнувшись.
Его правый глаз видит картинку карикатурную, какой быть не должно, которая неестественна: точно всё декорации. Чанель дожидается трех затворов, после чего стягивает маску радости и отворачивается в сторону. Бэкхен садится рядом, не взглянув на результат.
– Что, правда побросаем? – спрашивает он у Чанеля, насколько возможно заглядывая в его глаза.
Брюнет тянет на себя сбоку одинокий воздушный шарик платинового цвета, немного вертит в ладонях, а затем протыкает каким-то невидимым Бэку способом; раздается характерный хлопок, на полу – серая резинка.
– Вот так в один момент происходит и в жизни, – вместо ответа говорит Чанель, спуская руки с голых колен, – воздух в данном случае – все те, кого ты любил.
Взгляд загнанных глаз бежит мимо нужного угла и рассеивается в пространстве комнаты, слишком маленькой, чтобы вместить их совместное «но».
У Бэкхена последний зачет по предмету, о котором он знает лишь номер аудитории, а через пару часов обещанный с отчимом ужин.
Чанелин день был по плану разбит на несколько проигрышей, включая соревнование по футболу и соло-выступление в баре, гонорар за которое уже взят.
Солнце давно село, легло и умерло.
А в эту мужскую раздевалку скоро должен прийти охранник, чтобы запереть дверь, забрав оставленное шмотье.
Но.
Почему-то они оба в такой день сидят здесь, фотографируя друг друга лица на дальномерку, добытую путем махинаций, уловок и удачи.
Сотни снимков на миллиметры кожи, на движение ресниц, на трансформацию улыбок.
– Тебя она любит больше, – жалуется Бэк, бережно протирая пальцем экран устройства.
– А я люблю тебя, – Чанель наматывает на ладонь шелковую ленту, снятую с дерева памяти в его районе, – какой банальный любовный треугольник.
В этот день родился Мендельсон, умер Борель, это японский Сецебун и праздник морковного торта.
А по какому из поводов лежал здесь одинокий шарик – неизвестно
Впервые они встретились в арт-пространстве под наклонной крышей очень высокого этажа, в котором стены – те же окна, не радующие видом за собой.
Шла лекция о двух настоящих трудягах, Якобе и Вельгельме, братьях, близостью не слабее Ван Гогов, заслугами не беднее Люмьеров. Пока искусствовед говорил о германистике, стараясь осилить шептание всей группы, Чанель искал, видимо, диктофон в кармане своего кашемирового пальто.
Не поэтому заметивший его Бэкхен подошел, миновав половину толпы, и вручил свой телефон, где за вкладкой звукозаписи скрывалась телефонная книга с заполненной строкой «имя»: «незнакомец знакомых чувств».
Ему не задают вопросов, оказавшихся бы лишними, «спасибо» тоже не требовалось; юноша только встал рядом, вслушиваясь в историю создания «Умной Эльзы».
По истечению некоторого времени Чанель отдает Бэкхену мобильный с записью половины, своим номером, истинным именем и диском-сборником лучших экранизаций гриммских сказок.
Никогда бы не предположил Бэкхен, что в такой одежде кто-нибудь легко бы сел на бетонную лестницу посреди января. Брюнет держит красные кулаки вместе, но не дышит на них – смотрит вдаль.