Олег услышал приближающийся конский топот. На поляну выметнулся храпящий конь. Всадник был огромен, лют, за плечами трепыхается шкура барса, на шее ожерелье из волчьих и медвежьих клыков. Следом через чащу проломились двое дулебских слуг, кони шатались, роняли пену.
– Светлый обрин, собаки потеряли след оленя!
– Каджи вас побери с такими псами! – заорал всадник в шкуре барса.
Плеть свистнула, дулеб вскинул ладони, но узкая полоска кожи с треском распорола рубаху на спине. Конь под дулебом всхрапнул, вздыбился, едва не выбросив седока из седла, понесся через кусты.
Обрин, не выпуская плети, повернулся к Олегу. Тот сидел на пороге пещеры, рядом на плоском камне сушились травы, корни, ягоды. Глаза обрина налились кровью.
– Молитвами живешь? А почему олень исчез? Почему псы след потеряли? Кто ты есть, тварь?
Олег низко поклонился:
– Пещерник я, светлый хозяин.
– Пещерник, – прорычал обрин, щеря острые зубы. Его пальцы крепче сжали плеть, конь гарцевал, боком приближаясь к пещере. – Гнушаешься нашей жизни, с богами дружишь… На колени!
Олег поспешно упал на колени. Обрин с наслаждением – даже привстал на стременах! – обрушил плеть на сгорбленную спину. Рубаха лопнула, обнажив худую спину с резко выступающим хребтом. Поперек спины запылала кровавая полоса.
Обрин остановил коня, процедил сквозь зубы:
– Плечи как у быка, а от жизни прячешься… Тварь!
Люто свистнула плеть, рубаха лопнула в другом месте. Вздулся длинный красный рубец. Налитые кровью глаза обрина выпучились, он часто задышал. Плеть засвистела в воздухе, на землю, как осенние листья, опали обагренные кровью лохмотья рубахи. Колени были на земле, голова покорно опущена. Худое жилистое тело вздрагивало под свирепыми ударами. Спину крест-накрест исполосовали багровые рубцы, а плеть все так же зловеще взлетала над головой.
На поляну продрались, круша кусты, обры и кучка пеших загонщиков из примученных дулебов. Обрин осатанел, на синих губах повисла пена. Он что-то орал, оскалив зубы, как зверь. Конь испуганно дергался, дрожал от щелкающих ударов. В воздухе запахло свежей кровью.
Один из обров подъехал к всаднику с плетью, с готовностью бросил ладонь на рукоять меча:
– Тарган, позволь! Я смахну ему голову.
Обрин задержал руку с плетью над головой, оглянулся:
– Чего?
Воин медленно потянул из ножен меч.
– Плетью забивать долго… А так с одного маху.
Обрин повернулся к стоящему на коленях пещернику. Окровавленные полосы рубашки свисали до земли, словно лыко, содранное свирепым медведем с липы, спина и шея безобразно вздувались переплетением багровых рубцов, многие сочились кровью. Невесть откуда налетели крупные, как жуки, зеленые мухи, со злобным жужжанием падали на спину, жадно лизали сукровицу.
– Пусть поживет, – буркнул обрин. Он сунул плеть за пояс. – А то скоро пороть будет некого.
Гридни захохотали. Обрин повернул коня, копыта прогрохотали мимо пещеры Олега. Один спешился, помочился у входа, затем с гиком и свистом пустился догонять своих. У троих обров висели притороченные к седлам зайцы, тетерева, один сумел добыть молодого кабанчика. Со смехом и шуточками ехали к селению дулебов, где месяц тому назад истребили почти всех мужиков, а молодых девок оставили для потехи. Один из обров вдруг оглянулся на Олега, сказал с удивлением: