Рота поднялась сразу после того, как чёрный вал артподготовки, накрыв первую линию окопов, начал смещаться в глубину немецкой обороны. Разрывы тяжёлых гаубичных снарядов и мин разных калибров начали вытаптывать позиции и ближние тылы немцев, вырывая из земли бетонные сооружения и срубы дотов. Здесь, на линии первоначального и самого яростного удара, земля всё ещё ворочалась и вздрагивала, и идущие по ней это чувствовали. Горели остатки деревянных перекрытий и настилов, ивовые маты, которыми были закреплены ходы сообщения, трещали и взрывались боеприпасы, сложенные в траншеях и охваченные огнём. Из полузаваленных щелей выползали выжившие; одни тут же замирали, уткнувшись чёрными лицами в дымящийся песок, а другие двигались дальше, будто знали какие-то верные пути, откашливаясь, заползали в тыловые ответвления и там забивались под обломки брёвен и жердей и затихали, глядя невидящими глазами в чёрное чужое небо. Плотный огонь гаубичной и реактивной артиллерии выжигал кислород, и обороняющиеся умирали в своих окопах даже тогда и даже там, где их щадили осколки и взрывная волна.
Воронцов ещё раз посмотрел на циферблат кировских часов, подаренных комбатом за успешное проведение операции в Чернавичской пуще, прикусил ремешок каски, вылез на бруствер и тряхнул над головой автоматом. Солдаты всё ещё копошились внизу, в траншее и в ячейках, обжитых за долгие месяцы сидения в обороне. Некоторые настороженно смотрели на него, словно ещё надеялись, что он отменит приказ. Но он им крикнул то, что всегда кричал, поднимая в атаку. Да и этот его жест – автомат над головой, стволом упёртый, кажется, в самой небо, отменить было уже невозможно. Он не обещал ничего хорошего, но и не оставлял других вариантов, кроме одного. И они тут же начали кто вылезать, а кто выскакивать вслед за ним, словно там, на дне траншеи, срабатывала какая-то невидимая пружина, которая выталкивала на бруствер не только тела солдат и сержантов, но и выпускала на волю их злость и решимость…
Перед самым наступлением, вечером, когда взводы получили боеприпасы и сухой паёк на сутки, их, офицеров батальона, собрал капитан Солодовников и сказал:
– Ну что, мои верные окопники! Кончается наше сидение на месте. Завтра, сено-солома, пойдём. Наш батальон – батальон прорыва. После нас поднимается весь полк. Потом в прорыв пойдёт конно-механизированная группа. Но я вас собрал не для этого. Есть новость, в каком-то смысле радостная. С нами на прорыв пойдёт штрафной батальон.
Лейтенанты закрутили головами. Послышался сдержанный гул.
– Разъясняю… – Комбат подошёл к развешенной на стене карте, на которой красным карандашом была выведена широкая решительная стрелка, пронзающая и Дебрики, и Яровщину, и Омельяновичи, и окрестные хутора: Чернавичи, Васили, Малые Васили и Закуты. – Ночью из тылового района будет подведён офицерский отдельный батальон прорыва. Оружие, боеприпасы и паёк они к тому времени получат. «Подъёмные» будут выданы одновременно с вашими гвардейскими.