⇚ На страницу книги

Читать Завтра нас похоронят (авторская редакция)

Шрифт
Интервал

Разрушить старый мир, на его костях построить новый – очень старая идея. Ни разу пока она не привела к желаемым результатам. То, что в старом мире вызывает желание беспощадно разрушать, легко приспосабливается к процессу разрушения, к жестокости… становится необходимым в этом процессе и непременно сохраняется, становится хозяином в новом мире и в конечном счете убивает смелых разрушителей. Ворон ворону глаз не выклюет, жестокостью жестокость не уничтожить. Ирония и жалость, ребята. Ирония и жалость!

(А. и Б. Стругацкие. «Гадкие лебеди»)

Пролог

Я устала, как же я устала. Каждый день – бой с пустотой, где я осталась, изгнанием, откуда не вернусь, и стаей, которую не выбирала. Каждый день – выживание. Каждый день – вмерзшая в лед вечная смерть.

Я почти не вспоминаю, как все началось. Обломки памяти возвращаются лишь во сне, когда удается поспать. Сегодня вернулись и наяву, просто так, хотя тот, кому я попалась, даже пока меня не бил. Впрочем, у нас ночь впереди, а стены в Надзорном управлении толстые, глухие.

…Тогда заканчивалась ночь перед Рождеством, начиналось утро. Я спустилась в гостиную к елке, чтобы подсмотреть, съел ли Санта печенье, не забыл ли о моих подарках. Часы показывали 6:30. Я всегда вставала примерно в это время, а мама с папой – еще раньше. Им нравилось встречать рассвет, особенно зимний. В нашей семье любили зиму, да и во всей стране: горы и озера, городки и леса под снегом превращались в сверкающую сказку. Жаль, теперь «зима» значит то же, что «страх», а слово «сказка» забыто вовсе.

Хотя родители были «жаворонками», в каникулы мама разрешала мне – своему «совенку» – поспать подольше. Но тем утром я не могла оставаться в кровати: меня буквально выпихивало из-под пледа какое-то предчувствие – не плохое; его можно было назвать рождественским. Знаете, стук сердца, щекотка под коленками; ты вскакиваешь и бежишь по ступенькам вниз, громко топая и оповещая всех, что уже проснулась и ждешь чуда. Неважно, сколько тебе: шесть, четырнадцать, тридцать. Предчувствие, выросшее из книг и фильмов, в том или ином виде остается с тобой до конца. Но это в нормальном мире.

Внизу ждал подарок, каких я никогда не получала. Его вряд ли принес Санта, такое мог бы скорее подарить Крампус, его злая тень. Дары Крампуса обрушились тогда на каждую голову, повинную или нет.

В доме пахло индейкой, было светло от зажженных цветных гирлянд. Они мигали: красная лампочка, белая, зеленая, синяя. Мама лежала в кухне у стола, а отец – на улице, со снегоуборочной лопатой в руке, пальцы у него окоченели. Оба выглядели совсем обычно. Никто их не зарезал, не застрелил, не сбросил ядерную ракету. Они просто умерли. Мама была теплой из-за того, что отец успел натопить камин, чтобы я не замерзла. Он всегда топил по утрам.

Я звала их, тормошила, кричала. Потом я звонила в полицию и слушала длинные гудки. Наконец я сама побежала в участок, чтобы и там найти двух мертвецов – ночных дежурных. От кофе в их кружках шел пар; сами они тоже еще не остыли.

Да, был Сочельник. Самый конец ночи, когда умерли все родители нашего города, области, страны. С тех пор я ненавижу запах рождественской индейки и любой другой жареной птицы, ненавижу до спазмов, до рвоты. А еще с тех пор у меня нет дома. Семьи. Будущего и прошлого.