Мёдом ведаю
На медовый спас, на дальнюю заимку к пасечнику Прозору приехал друг его закадычный дьякон Колояр. Давно не виделись, почитай с Красной горки. По итогу, нарезался дьякон до положения риз, скакал в исподнем по двору, влез на крышу и кричал оттуда петушиным голосом, экспонируя тягу к Яриле.
И то хорошо, думал Прозор, заимка далеко. А то митрополит не одобрил бы сего деяния. Наложил бы епитимью… или что там у них полагается?
Ночью увидел пасечник дивный сон, будто бы он – совсем не он. Что он медведь, и зовут его Бер.
Фантазия поразила Прозора своей живостью: журчал ручеёк, блестело солнышко, воздух наполняли звуки и краски и он, молодой бер, кувыркался в траве, испытывая давно забытое юношеское наслаждение от дюжего организма. "Ох ты, ёшкин-дрёшкин, – подумал пробудившись. – Приснится же такая фисгармония!"
Прозор посмотрел на свои желтые, давно немытые ноги, торчащие из-под дальнего края одеяла, и поёрзал, как это делал во сне. Удовольствия сие деяние не доставило и Прозор опять мысленно матернулся.
С тех пор каждую ночь пасечник превращался в бера.
Там было хорошо: во-первых, там была весна. Во-вторых, Прозор не был больше подневольным работником, а становился свободной личностью. В-третьих (и самых главных), он забывал, что есть на белом свете мужик Прозор. Существовал только он – Бер, которому иногда ненадолго казалось (во сне), что он мужик.
Надо бы с Колояром посоветоваться, думал Прозор. Иначе загадка неразрешима: кто есьм аз? Иными словами, кто кому снится? Я мню себя бером, или беру снится, что он мужик? Что первично?
Дни становились короче, ночи, напротив, удлинялись. Ульи Прозор перенёс на зимовку в омшаник; дел на пасеке почти не осталось, да и делать их не хотелось: у бера появилась молодая подружка с весьма серьёзными намерениями. Она покусывала за загривок и била по морде лапой, ежели Бер хулиганил.
И чего это Колояр не едет, думал пасечник. Хвилосохский вопрос, на него и четверти медовухи не жалко.
Как-то, защемив пальцы дверьми и приплясывая от боли, Прозор познал откровение. Где тело, там и дух, понял пасечник.
Мать честная, изумился он и подул на посиневшие пальцы, как это я сразу не догадался? Ежели тело моё здесь, то я – это я, а медведь мне снится. А коли тело моё медвежье, то я – бер!
Как на грех, той же ночью медведь лопал мёд (облизывая лапу), отмахивался от пчёл (больно жалились), и рычал, переругиваясь, с медведицей.
Не-ет, понял Прозор, дух так не может. Если я мёда натрескался во сне, значит и тело моё там. А тута меня нет, тут я дух бестелесный и сам себе кажусь. Довольный сим умозаключением, Прозор хохотнул и почесал грудь совершенно медвежьим жестом. И что за дурацкая фантазия, вообразить себя мужиком? Печь пасечник давно не топил, а потому в сторожке индевело.
И с шерстью хорошо придумано, размышлял. Ни тебе валенков на зиму, ни дохи к холодам. Живи, как человек, даже ногти стричь нет нужды! Да и спят они зимой… завалятся в берлогу и дрыхнут. Прозор широко до хруста в костях зевнул и полез в кровать. Веки его смыкались.
Дьякон Колояр колотил по макушкам репьёв палкой и думал, что всё в природе взаимоувязано: пасечник исчез, зато медведь появился – миряне видели его в бору. Одна душа – Колояр облизнулся, поминая медовуху, – являтися переемно другой.