По убеждению автора, по-настоящему интересно только то, что было на самом деле. Ни один драматург в своей фантазии не сравнится с тем, что, порой, «выдумывает» сама жизнь. Наверное, поэтому большинство рассказов написаны в жанре «Истории». Истории очень разные – о путешествиях, о детстве, о жизни вокруг, о гастролях, об искусстве, о великих, о педагогах, истории об истории и, конечно, истории о любви. Единственное, что делает все эти истории литературой – это «взгляд режиссёра на материал», та тональность, в которой переживал их содержание их главный персонаж – сам автор.
«Есть то, чего нигде нельзя найти, но всё же есть место, где это можно отыскать»
Хасидская мудрость.
– А что карась? Вот у моей тёщи кошка была. Так карася не ест – только ледяную ей подавай, … его знает.
Два рыбака неспешно беседовали, коротая время между поклёвками.
Солнце токо-токо встало. Было без пятнадцати семь, конец августа, и луна, изрядно побледнев и осунувшись, ещё отражалась в сине-прохладной воде, путаясь с новым солнцем в белых кучерявых облаках. Клевало не особенно – так, мальки дразнили поплавок, рыба где-то плескалась, да не там, где надо. Ново-Харитоньевское озеро со странным названием «Новый Бам», возникшее от запруды реки Дорки, в этот момент больше располагало к созерцанию подмосковных красот, чем ловле карасей с бычками. А созерцать было что. При полной тишине воздуха вода становилась чистейшим зеркалом, в котором отражался, удваиваясь в перевёртыше, весь вертикальный мир – ивы, берег, небо с шеренгами белых париков, окрестные постройки, неподвижно дремлющие над гладью удочки. И даже чёрные утки-поганки становились двуглавыми, смотрясь в не жадную на отражения воду.
Так случилось, что озеро расположилось между двумя церквями, носящими одно и то же имя Георгия Победоносца – старообрядческой, стоящей на Егорьевском шоссе, и канонической православной, что на горке, недалеко от станции Игнатьево. Получилось даже как-то символично: мол, направления веры разные, а озеро одно. Или наоборот – водораздел, поди – попробуй переплыви. Правда, пейзаж отражения портила труба, не имевшая к русскому христианству никакого отношения. Зато она недвусмысленно напоминала о том, что ты находишься в гжельских краях, в непосредственной близости к производству знаменитого фарфора.
Само происхождение слова «гжель» затерялось где-то меж балтийских гидронимов. В левобережье верхнего Приднепровья спокойно течёт себе речка Агжелка, а неподалёку – Гжать. Какие-такие до-славянские люди называли так речки, и в честь чего – сегодня уже толком не узнать. Зато у подмосковной Гжели есть своя собственная история. Впервые Гжель упоминается в духовной грамоте Ивана Калиты. После Калиты она принадлежала его сыну Ивану Красному, за ним – Дмитрию Донскому, ещё позже – сыну Донского Василию 1, потом вдове Василия Софье Витовне. Одним из владельцев Гжели был внук Дмитрия Донского Василий Васильевич. В 1426 г., когда была в Москве эпидемия чумы и «мор был велик в городах русских» он укрывался тут, в гжельских лесах, «от поганой заразы».