Читать Прильпе земли душа моя

Шрифт

Интервал

Проспали, продремали
Небесное Царство!
Прошел наш век ни за́ что!
Чем-то нам будет
Господу Богу подъявиться?
Чем-то нам будет
Пред Господом оправдаться?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уж и нонече на сем свете
Все книги сгасли;
Одна книга не угасла:
Святое Его Евангелие.
Уж и чтет эту книгу
Иван да Креститель;
Он чтет ее, а сам плачет:
«Господи, Господи!
Прости души грешные,
Многогрешные, беззаконные!»
Стих о трех дарах
(«Русские народные песни, собранные П. Киреевским»)

Наталья Горбаневская. Москва, июнь 1992.

Автор Владимир Перельман.

«Огонь в печи почти погас…»

Огонь в печи почти погас,

чуть-чуть чуть-чуть трещат поленья.

Еще не про́бил правды час,

еще не смыто преступленье.

Еще над сонными горами

не протрубили судный день,

и в город всё идут с дарами

от обнищалых деревень.

Холодный синий дым над домом

в прозрачном воздухе стоит,

и по знакомству незнакомым

Господень ангел говорит:

Еще не смыто преступленье,

еще не про́бил правды час,

еще трещат в печи поленья,

хотя огонь уже угас.

«Колокола и купола…»

Колокола и купола,

и ранним-ранним утром

уходят те, кому пора

в далекую дорогу.

Колокола подвязаны,

и купола подрезаны,

и возле пристани во льду

черные лодки.

«Свело мне руки водою ледяной…»

Свело мне руки водою ледяной,

за красным солнцем, в колодце отраженным,

спускаюсь в полдень, и небо надо мной

дрожит, дрожит и кажется тяжелым.

За первым кругом откроется второй,

но я пройду их девять раз по девять,

чтоб вычерпать березовой корой,

что суждено мне в этой жизни сделать.

Летит бадейка, цепью прогремев,

и кверху подымается пустая,

моя свобода, прощальный мой припев,

колодезная песенка простая.

«Смиренно опущу глаза…»

Смиренно опущу глаза

перед чужими чудесами

на полчаса, и полчаса

стою, как мальчик под часами.

Не отведу притихший взор

от краешков своих ботинок,

в руке цветы сомну, и сор

войдет в неравный поединок

с летящим ветром, лепестки,

со мной расстаться не желая,

на тыльной стороне руки

зацепятся, как неживая

рука цепляется за то,

что ухватила перед смертью, —

за руку друга, за пальто,

за пуговицу, за бессмертье.

Так с непокрытой головой,

обсыпанная лепестками,

я срок свой получасовой

стою, как мальчик под часами.

Выстаиваю полчаса,

покрытая цветочным сором,

разглядываю чудеса

полуприкрытым сонным взором.

И, как ладошка неживая,

уже лишенная тревог,

еще лишенная свечи,

еще откинутая косо,

отбывши под часами срок,

уже чудес не ожидаю,

и кто-то задает вопросы,

а кто-то шепчет мне: – Молчи.

«О жизнь моя, междометие…»

О жизнь моя, междометие,

о нечленораздельная,

о смерть моя незаметная

осеннего растения.

Что, дорывалась распятия?

Что, добивалась плахи?

Оборванная и смятая

нитка из рук у пряхи.

О пряжа Господа Бога,

священная паутинка,

растоптана и убога,

на подошве чьего ботинка?

О жизнь моя – не выговорить!

О смерть моя – ну и что?

А вы говорите, это вы говорите,

что ничто ни из чего и в ничто…

«От возраста дошкольного…»

От возраста дошкольного

до звона колокольного,

до звона погребального

от вас я не избавлена,

советчики, попутчики,

раскормленные лучники,

худые арбалетчики,

с меткою на плечике,

дьявола разведчики.

Но в звоне том, но в том году

я дымом к небесам взойду,

взойду, как дым, в небесный храм,

а вы долой, домой, к котлам,

к своим котлам, несчастный хлам.

«Сверчок поет в Сочельник…»

Сверчок поет в Сочельник,