⇚ На страницу книги

Читать Стихотворения

Шрифт

Интервал

Каменские элегии

Из первой книги

«Ворохнётся в окне ветка…»

Ворохнётся в окне ветка.

Я бываю с тобой редко

на земле. Чаще в дереве, в небе

я брожу, позабыв о хлебе,

о себе, о погоде, или

пропадаю в речном иле,

сквозь высокую воду пройдя

без дождя.

Потеряю в паденье лицо, руки,

стану частью твоей округи,

на окне твоём отпечатки

пальцев выставлю в Рождество:

тополь в инее, как в перчатке,

если палкой не бить его…

«Неба всё больше, мало…»

Неба всё больше, мало

суши осталось, тверди.

Жизнь наконец совпала

с тем, что коснётся смерти.

Снег и земля друг другу —

в лоб, в мозжечок метели:

кажется, что по кругу,

в сердце – на самом деле.

Все-таки скорость взгляда —

это не скорость птицы,

а намерзанье сада

на острие ресницы.

Медленный взгляд оттуда,

где умирают звуки,

где происходит чудо

прямо из этой муки.

«На читку воздуха едва ли…»

Е.

На читку воздуха едва ли

мне хватит этих смертных уст:

откроешь фолиант рояля —

он пыльной музыкою пуст.

Он как раскрытое жилище,

чердак, где плакала метла,

как снегопад и пепелище,

не выгоревшее дотла.

Как дом, не купленный в деревне,

где ночью рвутся провода

с душой, готовой к перемене

не мест, а места навсегда.

«В пепельнице окурок…»

В пепельнице окурок,

в небе кусок луны.

Тысячу слов, придурок,

вытянешь из стены.

Спи, говорю, покуда

счастья на свете нет:

мучает этот свет.

значит, иное чудо

«Отвернувшись к стене…»

Л. К.

Отвернувшись к стене,

чтобы прямо сказать стране:

ненавижу тебя, но не

умирай, оставайся во мне,

словно небо, растущее вне

понимания неба; в вине

не тони, не куражься в огне

стужи, ужаса и, к стене,

но с другой стороны – в окне —

отвернувшись, прижмись ко мне.

«Глазам хватает неба и земли…»

В. Б.

Глазам хватает неба и земли:

посмотришь вдаль – и плачешь там, в дали.

Прошли по берегу коровы,

оставив в пёстрой наготе

себя гравюрой на воде:

вода из неба гнёт подковы

для первых заморозков, где

опавших волн сухая лепка

уже идет секунды три,

и пахнет снег, как божья кепка,

наверно, пахнет изнутри.

«Утки летят на восток…»

Утки летят на восток,

изображая кусок

времени, наискосок

от бесконечного света,

озера, ока, поэта,

выстрелившего из лета

осени в правый висок.

Уток, наверно, с пяток,

а присмотреться – четыре

выгнулись, как локоток

музы, которая в срок

держит последний урок

на леденеющей лире…

«Дурачок, дурачок…»

Дурачок, дурачок,

отпусти домой зрачок

с неба семидонного,

людям похоронного,

или неба сродного,

для любви пригодного,

неба золотого,

как большое слово

с буковкой бу-бу,

с молнией во лбу

да с душой-обузой,

с птичкой белопузой —

ласточка пять раз

поцелует глаз,

ясный, бестолковый,

к темноте готовый,

коли белый свет

съели на обед…

«Сухая гроза – что в завязке алкаш…»

Сухая гроза – что в завязке алкаш.

С утра обезвожены поры позора.

Рыданье подробно, как горный пейзаж,

увязший в кириллице, где карандаш,

себя истирая в леса и озёра,

иную грозу помещает в шалаш

на вечную вязку то мысли, то взора —

в безумие неба, в морщины узора

и в глухонемое мычание хора,

когда за слезу всё на свете отдашь.

«Птицы – в прошлое, в лето, на юг…»

Птицы – в прошлое, в лето, на юг,

а листва, отбиваясь от рук

и ветвей, на единственный круг

отрывается перед ночлегом

между голой землёю и снегом.

В лёгком солнце замешкался дрозд —

взятки глаз ослепительно гладки,

и дыханья шальные лошадки

распускают по воздуху хвост.