⇚ На страницу книги

Читать Продержаться до конца ноября

Шрифт

Интервал

Там в глубинe России

«Там, в глубине России…»

Там, в глубине России,

мы не ждали известий.

Прикладывали ухо

к рельсам железной дороги,

к стенам разрушенных монастырей

и слушали, слушали…

2001

«Старое фото в семейном альбоме…»

Старое фото в семейном альбоме.

В группе детей улыбаюсь вместе со всеми.

Никому, кроме меня,

не видны за улыбкой

та тревога, тот страх,

та жажда успеха…

За нею вся жизнь —

все, что было и будет.

Каждый из нас знает,

чего стоит его улыбка

на групповом портрете.

1986

Улицы детства

Все тот же пух тополиный

летает-витает на улицах детства…

И стрижи, и вороны, и старый забор,

бесконечно кривой и длинный,

и этот немыслимо дальний простор —

все отдано мне в наследство.

Пробираться путем окольным

и не ведать, что это сон,

под разрушенной колокольни

малиновый звон-стон…

Вечно длящийся миг,

породнивший

грезу бдения

с былью сна,

годы и дали скрепивший,

как ласточкина слюна.

1995

«Помню в раннем детстве свою завороженность…»

Помню в раннем детстве свою завороженность

быстрым движением весенних ручьев,

а по вечерам – их неподвижностью, когда, замерзая,

они останавливались, словно по чьему-то мановенью.

Соседка тетя Настя поясняла: тот, кому они повинуются,

тоже хочет кое-когда поспать.

2003

Изгнанники

И добрая крыша чужбины

не спасала от ливней

собственных слез.

2002

«Мне восемь лет…»

Мне восемь лет.

Я лежу в траве и смотрю в небо.

Густая крона с прогалинами

кажется сетью,

закинутой в голубое море,

где живут

все будущие прекрасные мгновения,

и выловить их

ещё предстоит.

1985

«Лежа на просеке посреди земляники…»

Лежа на просеке посреди земляники,

я, отрок, слушаю на закате кукушку,

считаю годы, загадываю судьбу.

И каждый раз кукушка говорит по-разному.

Уже не верю ее предсказаниям,

но впервые думаю о том,

как живется там,

где не будет

ни просеки, ни земляники.

2003

«Подорожник, волшебник…»

Карлу Любомирскому

Подорожник, волшебник,

мы прикладывали его, пыльный,

к первым ссадинам и ушибам…

Всю жизнь потом лечим раны свои

подорожником детства.

1997

Ледоход

Льдины рвутся вперед.

Рычат, расталкивают друг друга.

«Учись у них жить», —

говорит мне, пацану,

капитан спасательной службы.

Помню тишину, наступавшую

после ледохода.

2002

«Школьные дневники с плохими отметками…»

Школьные дневники с плохими отметками

я зарывал в снег,

не хотел огорчать родителей.

Но весной они оттаивали

и ручьи приносили их к порогу дома…

На страницы

со смазанными буквами и цифрами

отец смотрел грустно, задумчиво —

как на древние письмена.

1993

«О, оркестры моего детства…»

О, оркестры моего детства!

Духовые, передовые,

марширующие, мобилизующие…

Всех заметнее трубачи,

краснорожие усачи,

работяги, не ловкачи,

все серьёзные, даже грозные…

Поиграют, поиграют,

а потом плюются, плюются,

слюну выбивают из мундштуков.

1992

«Свобода…»

Свобода —

это классная руководительница,

уводившая нас вместо урока

в весенний парк,

это узловатые пальцы школьного сторожа,

отпиравшие нам ворота.

2001

«Карты мест…»

Карты мест,

которых больше не существует,

у которых другие названья,

другие наречья,

и память о прошлом не дорога…

Каждое место – таинственный знак,

все таинственней с каждым часом…

Для кого?

1991

«Всюду, куда ни пойдёшь…»

Всюду, куда ни пойдёшь,

слышишь скрип этих ржавых

незапертых старых ворот,

и всегда где-то рядом…

Ты их ищешь давно.

Ты их ищешь вечно.

Ты их хочешь еще найти…